Олесь Донченко - Карафуто

— Володя, куда ты?

— Я ухожу, мам.

Он остановился на пороге и посмотрел на мать. А та засуетилась, трогательно и немного смешно, как-то совсем без надобности сняла старомодные очки с веревочками. Она никак не могла скрыть растерянности. Концы черного платка свисали с ее плеч, и она впопыхах протирала очки ими, дула на них и снова протирала, а Володя стоял перед нею, не зная, что сказать дальше.

Мать хотела, чтобы этот вечер, последний перед долгой разлукой, сын провел с нею, дома, Володя сразу это понял, с первых слов. Но его ждала Инга, и он, быстро чмокнув старушку в лоб, из-за порога скороговоркой бросил в открытую дверь:

— Я скоро буду, мам, совсем быстро вернусь.

Тем не менее за калиткой его сердце сжалось. Он оглянулся, и, хотя стоял темный вечер, ему показалось, что мать вышла на крыльцо и смотрит вслед.

— Вот еще сантименты, — с напускной грубостью буркнул он, стараясь подавить в себе колкое, тревожное чувство. — Не маленький, семнадцать лет стукнуло.

Он громко засвистел «тореадора», но бравая мелодия не вытеснила из памяти фигуру матери в черном платке, одиноко маячившую на крыльце.

Володя быстро шел тихой окраиной дальневосточного города, мимо приземистых домиков, мимо деревянных заборов, за которыми шелестела листва кленов и лип.

Чем ближе был знакомый переулок, где жила Инга, тем более неспокойным становился паренек. Он уже забыл про мать. Все его существо теперь охватило ощущение близкой встречи с девушкой. Он почти бежал, спотыкаясь на гнилых досках тротуара.

Ему показалось, что Инга в этот вечера почему-то не сможет выйти. Может, она уже уехала на дачу? Пока Володя добежал до знакомой калитки, он задохнулся от тревоги.

Надо было минуту постоять, чтобы успокоиться. Из сада доносился томящий запах ночных фиалок. Володя толкнул калитку и пошел к веранде. На клумбе чернели бутоны сонных роз. Он нагнулся и сорвал цветок. Лепестки были влажные и холодные, роза спала.

Дом стоял темный, молчаливый. Только в одном окне, в столовой, горел свет. Наверное, семья ужинала. Володя нерешительно остановился. Шелестел дикий виноград, низко пролетела ночная птица. Легонько дрожала в руке роза.

Ждать пришлось недолго. На веранде стукнула стеклянная дверь, и парень различил легкие шаги Инги. Он смял розу и незаметно выбросил. Не надо. Ясно представилось, как Инга засмеется и скажет: «Мне — роза? Что за мерлехлюндия?»

Она легко спрыгнула вниз по ступеням, словно козочка. Ее маленькая рука была твердой и теплой. Но Володя едва-едва ответил на пожатие.

Инга встрепенулась и отступила:

— Что случилось, Володя?

Он молча подал ей белую бумажку.

— Телеграмма?

— От отца. Завтра утром я уезжаю, Инга. Мы расстаемся на два месяца…

Она схватила его под руку и строго сказала:

— Только не распускай нюни!

Володя вспыхнул. За кого она его принимает? Инга поняла свою грубость. Они сидели на лавочке под кленом, и девушка шептала быстро и горячо:

— Ты не сердись на меня, Володя. Честное слово, мне показалось, что ты заплачешь…

— Как тебе не стыдно! Я не такой сентиментальный, как ты думаешь.

— Именно такой, Володя. Не сердись. Я же искренне. Ты думаешь — мне весело? Как только ты сказал, так у меня сердце и упало. И я… может, намеренно грубостью хотела приглушить.

— Инга, ты правду говоришь? Инга!..

Володя волновался. И крепко прикусил нижнюю губу, которая в моменты потрясения, радости или грусти слегка дрожала, словно он должен был вот-вот заплакать. Эта губа доставляла Володе немало неприятных минут, так как с ним часто случалась растроганность чувств, и вдобавок нижняя губа была более пухлой, чем верхняя, и спрятать ее не было никакой возможности. Володя был рад, что Инга в темноте не видит сейчас ни его губы, ни красных пятен, вероятно, появившихся на щеках.

— А чего грустить? — спрашивала Инга. — Чего? Тебе должны голову отрубить? Разлука? На два месяца? Немногим больше? Ой-ра, на шестьдесят шесть суток и два с половиной часа! Какое вообще значение имеет разлука при современном транспорте?