Олесь Донченко - Золотая медаль

Помахивая тугим портфелем с книжками, Марийка Полищук вышла на улицу.

В лицо ей так и ударил свежий погожий день поздней осени — с веселым холодком, с терпким дыханием голых скверов, с неласковым солнцем.

Марийка глубоко вдохнула прохладный воздух, глянула вверх, где в зеленом небе, вспыхивая крылом, виражировал миниатюрный самолет, и засмеялась внутренним счастливым смехом. В нем было ощущение молодости, буйный приток юной силы, для которой, кажется, нет ничего невозможного, чтобы осуществить мечту.

Девушка быстро шла широким тротуаром, и ее фетровая вишневого цвета шляпка то исчезала, то снова выныривала в потоке пешеходов.

На углу улицы она полюбовалась новым многоэтажным домом-дворцом с замечательной облицовкой, а проходя через сквер, посаженный весной, с удовлетворением отметила, что молодые тополя и каштаны изрядно подросли за лето.

Родной город менялся прямо на глазах: там — новый дом, там — сквер, там вокруг площади высажены сорокалетние липы. Это волновало, радовало Марийку, она готова была, как девочка, восторженно хлопать в ладони перед красивым бассейном в новом сквере, перед фонтаном, которого еще неделю назад не было.

В бассейне кружилась желтая и красная листва: маленькие листочки в бесконечном вихре гонялись друг за другом, а солидный кленовый лист медленно выплыл из их круга и деловито пришвартовался у каменной стенки, словно достиг, в конце концов, тихой гавани.

До школы недалеко, но Марийка спешила, чтобы еще успеть сфотографироваться для паспорта.

Проходя мимо большого книжного магазина, все же на минуту перед витриной задержалась, рассматривая новые книжки.

Книжки! Это был невыразимо прекрасный, захватывающий мир, который раскрылся перед Марийкой еще в детстве, после первого прочитанного рассказа. Год от года он ширился, Марийка мчала сквозь него, как птица, в сиянии солнца, в голубизне южных морей, ослепленная блеском снеговых шапок неприступных гор. Со временем ощущение полета затмили другие ощущения, более сложные, более глубокие, в сердце навсегда вошли герои из произведений великих художников — одни из героев стали любимыми, другие вызывали неприязнь. И не было больше той радости, когда на столе появлялась новая книга или открытка с любимыми портретами Пушкина, Чехова, Шевченко…

Марийка торопливо достала блокнот, карандаш, записала несколько названий новых произведений, выставленных в витрине, и быстро пошла дальше.

По дороге она забежала к своей подруге Юле Жуковой. Отец Юли работал токарем на тракторном заводе, мать хозяйничала дома, присматривала двух восьмилетних мальчиков-близнецов, Юлиных братьев.

Жили Жуковы в коммунальной квартире, на втором этаже. Марийка вошла и увидела такую картину: за столом сидел Павел Иванович, отец Юли. Положив руки на стол и опираясь на них подбородком, он быстро мигал ресницами и виновато взирал на дочь, а та сердито его отчитывала. В руках у нее был потрепанный портфель с книжками — собралась идти в школу.

Она глянула на Марийку, кивнула головой и снова обратилась к отцу:

— Что вы себе думаете? Вам же на работу идти, а вы на ногах не стоите!

Отец оправдывался:

— Мне во вторую смену, дочка. Я еще успею… успею проспаться… Вот сейчас лягу, дочка.

Он сделал попытку встать, покачнулся и снова сел.

Марийка с сожалением глянула на подругу, на ее мать, которая с чем-то молча возилась в уголке. Такие сцены в этой семье происходили не впервые.

Когда Павел Жуков приходил домой пьяный, он старался никому из домочадцев не смотреть в глаза, был тише воды, ниже травы. Но это не спасало его от сурового разговора с дочерью. Этих разговоров он больше всего боялся, и всегда давал торжественные обещания, но проходила неделя-вторая, и эта история повторялась снова.

— Как вы товарищам в глаза смотрите? — с негодованием говорила Юля. — Вы хотя бы подумали обо мне. Знаете, до чего дошло? Если кто-то при мне вспоминает про вас, я краснею.

Когда отец бывал пьян, Юля обращалась к нему на «вы», и это «вы» звучало, наверное, очень оскорбительно для Павла Жукова, так как было холодным, осуждающим. Марийка видела, как он втягивал голову в плечи, но не мог спрятаться от гневных слов дочери.