Артур Аршакуни - Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга вторая

Из дома вышел Осий.

– Пришли?

– А где остальные? – спросил Ииссах из глубины двора.

– Мать с Хаддахом пошли в горы за целебными травами для отца, – сказала Суламитт и после паузы добавила: – Встретить бы их – устали, поди…

– Ох, и набегался я за день за овцами, – сказал Ииссах, потягиваясь и зевая.

И встретил недоумевающий взгляд Осия.

– Ииссах… Овец пригнал я!

– Мы оба набегались, – согласился Ииссах, выдерживая взгляд.

Осий опустил голову.

– Овечка оказалась резвая, – сказала Суламитт в сторону, поджав губы.

– Это была не овечка, – сказал Ииссах, добродушно улыбаясь.

Суламитт посмотрела на него.

– Бодливая козочка, – закончил Ииссах, все так же улыбаясь.

– Схожу за ними, – Суламитт порывисто поднялась с места.

– А кто нас накормит? – спросил Ииссах.

– Иди, сестра, – быстро сказал Осий, – я управлюсь.

Иошаат чуть слышно застонал.

– Что с тобой, отец? – Суламитт снова склонилась над ним.

Иошаат молчал, часто моргая, чтобы скрыть предательскую слезу.

Накрывать на стол – занятие ли для мужчины, его сына?

А уходить под вечер в горы на поиски родных – занятие ли для слабой женщины, его дочери?

Он снова застонал.

Когда это началось?

Где, в каком месте ровный, гладкий, поющий под инструментом брус моей судьбы, который я обстругивал собственными руками, перешел в перевитый, в сучках и узлах, дуплистый обрубок?

Когда я шел в Иевус, собирая последние силы, не ведая того позора и унижения, что меня ожидают в Храме?

Раньше, раньше!

Когда был распят Галилеянин на поспешно сделанном кресте, а здесь, в том же самом углу у стены, жалобно блеяла беленькая овечка?

Раньше, раньше!

Когда я холодел под взглядом члена Санхедрина с глазами снулой рыбы?

Раньше, раньше!

Когда Мириам лишилась чувств во время жертвоприношения при обрезании младенца? О Исаия, о Иезекииль, ведь я тогда уже знал, что у нас поселилась беда!

Так когда…

Ведь я…

О Адонай, своими собственными руками…

– Отец, отец! – Суламитт заплакала.

– Он оглох от старости и не слышит тебя, – сказал Ииссах.

Голова Иошаата дернулась, по телу прошла судорога, и он медленно и страшно поднялся со скамьи. Поискал палку и, не найдя, встал, сжимая и разжимая ладони. Перед глазами качалась багровая пелена, в ней выл ветер, кружа пыль и пепел. Он постоял, слепо, не мигая глядя перед собой, и пошел на голос. Его голос.

– Это – не ты! Не ты! – прохрипел Иошаат. – Сын не своей матери!

Осий и Суламитт подошли к отцу с двух сторон.

– Светленький, светленький! Хорошенький такой! – выкрикивал Иошаат, дрожа всем телом. – Красивый, как девочка.

– Отец! – Суламитт в страхе обняла Иошаата.

– Уберите от меня этого безумца! – крикнул Ииссах.

Он вжался спиной в глиняную стену двора, ощерившись и выставив перед собой руки, словно защищаясь от бессвязных слов.

Суламитт и Осий вдвоем остановили Иошаата и повернули его обратно к скамье. Он все порывался сказать еще что-то, но в горле его клокотало.

Ииссах оглянулся, тяжело дыша, как после бега. Взгляд его остановился на старой, рассохшейся колыбели. Он в сердцах пнул ветхое рукоделие, обращая его в обломки.

Иошаат остановился, качнувшись, как от удара, хватая воздух скрюченными пальцами.

– Про… кли… иии… ааа… – он мычал, силясь сдвинуть с места застрявший во рту камнем холодный язык.

И повалился на скамью.

Ииссах зорко оглядел всех. Суламитт рыдала, поднося ко рту отца питье и поддерживая его за голову. Осий хотел что-то сказать, но, встретив неподвижный взгляд Ииссаха, осекся, губы его задрожали, и он опустил голову.

– Вот и поужинали, – сказал Ииссах, отделяясь от стены.

И, гибкий, как хлыст, ушел наверх, в олею.

* * *

Тяжелый сыромятный бич со свистом рассек воздух, опускаясь на плечи привязанного к скамье Иоханнана. Голос служки, ведущего счет ударам, дрогнул. Не часто наказывают бичом служителей Храма!

– Раз.

Земля! Не закрой моей крови, и да не будет места воплю моему 27 27 Здесь и далее – Иов, 6—19. .

По спине наискосок вспухла чудовищная красная полоса.

Молчал Иоханнан, но плоть трепетала, познав объятие коварного бича.

– Два.

О, если бы верно взвешены были вопли мои,

и вместе с ними положили на весы страдание мое!

Крестом по спине легла вторая полоса.

Молчал Иоханнан, но безмерно удивлялся – почему вокруг не оглохли от его крика?

– Три.

Ибо стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой;