Артур Аршакуни - Мой Эдем. Стихи и проза последних лет

Скрипка чужда уху славянина,
Снадобье для женщин и подростков..
Что для итальянца виолина,
То для нас скрипучая повозка.

В музыке слеза со смехом спорят.
Не поймешь – услада иль утрата.
Правды нет до самого до моря,
А за морем – то не наша правда.

Не к лицу мужчине слезы, ласки,
А к лицу мужчине жить войною.
Плащ-палатку скрипке бы да каску
Да покрыть бы листовой бронею.

Деревяшка, жилки, конский волос —
Их куда в походе подевать-то?
Нужен зычный командирский голос,
Выправка и вид молодцеватый.

Скрипачу и тягостно, и душно,
А не уследить – проныра ловкий.
Эх, придать бы скрипке колотушку!
Только вот кому нужны обломки?

Но недаром в музыке
(как в слове)
Тайна – только не для нас, для сирых.
Скрипка и могла бы быть суровей,
Только это был бы Божий вывих.

Так медведя водят по базару.
На потеху всем.
А взгляд убийцы.
То, что скрипка сразу не сказала, —
И не скажет.
Только застрелиться.

Гнется в танце смуглая гитана,
Оплывают восковые свечи.
То не скрипка плачет, – эка тайна! —
Плачут наши души человечьи.

Звездочки сережек, парус платья
Получив за скучные гавоты,
К нам явилась с бессарабской свадьбой
И с полынно-горьким женским потом.

Жги, гуляй!
Лисой кружись карминной!
Да пляши, чтоб окоем стал тесен.
Чужда скрипка уху славянина?
Что ж он низко голову повесил?

Рейсфедером по питерскому ватману —
Решетки, арки, львы, колонны, лица,
А с краю – словно пальцами захватано.
Здесь Демиург, видать, поторопился.

А он спешит смешать (затейник тот еще!)
Шалашик рая с пятизвездным адом,
Со свадьбой – тризну и с погостом – торжище,
Свободу – с сытостью, а истовость – с развратом.

И топь угорскую слепить с туманом Лондона.
Все остальное умники пусть сами.
Уж сколько лет над нами кони Клодтовы
Ржут безъязыкими оскаленными ртами.

Остались позади атлеты, лошади,
И мысли, незаконченные в гневе.
Троллейбус повернул к Дворцовой площади.
Оконный ватман медленно тускнеет.

Пора на выход.
Вдруг перчаткой кожаной
Соседка (очень даже, между прочим)
Стирает Демиурга, ах ты, Боже мой!
Он лишь шутил и голову морочил.

Красных сосен шали,
Серый плед осин.
Северные дали,
Выцветшая синь.

Комары да мошка
Дым их не берет.
Ягода морошка
По губам течет.

Повяжи от ветра
Ситцевый платок.
Северная щедрость,
Полный туесок.

Песня в полкуплета,
Тихий голосок.
Северное лето,
Сосны да песок.

Красные сапожки,
Русая коса,
Северная кошка,
Шалые глаза…

Голуби-голубы
По небу летят.
Северные губы
Жгут и холодят.

Стоптаны сапожки.
Догорел костер.
Ягоду морошку
Помню до сих пор.

…Свет в осинах пляшет,
По болотам дым.
Плачем, потерявши
То, что не храним.

Где пронизана светом лазурь после пестрого полога,
Где дорога лесная, устав, полной грудью вздохнет,
Где несут на плечах сосны солнца расплавленный колокол,
Где с деревьев стекает густой бальзаминовый мед,

Окружит травостой, как цыганка, играя монистами,
Там готовит упрямый кузнечик опять свой полет,
Неумелый летун, но в военной своей амуниции,
И, дразнясь, зависает над ним стрекозы вертолет.

Лишь у берега дальнего дрогнет ряска под рыбиной крупною.
И опять тишина.
Лист падет на траву, хрупок, светел и желт.
Только бабочка, крылья сложив, до заката пурпурного
Ждет как будто того, кто здесь был, но недавно ушел.

Я уйду под большой, под сапфировый купол
Под временем траченные цвета парного мяса колонны,
Чтобы ветер не пел панихиду, чтобы дождь меня не оплакал,
И радостно, не в любви и не в страхе, преклоняю колени.