Артур Аршакуни - Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга вторая

Она встала из кресла, подошла к окну.

Гаиафа вздрогнул и отвел взгляд от ее ног. Наваждение кончилось.

Ты хочешь найти себе новую игрушку для забавы, блудница, одетая как мальчик? Покойный Саб-Бария не всегда следовал истинному учению и порой был упрям, как мул, но никто не мог упрекнуть его в неблагочестии, а сын его задался целью превзойти всех в праведности. Не обломай свои коготки, внучка Ирода!

Снова жалобно и протяжно мяукнула кошка в корзине.

Это мысль. Присутствие преданного служителя Храма может оказаться полезным. Пусть Рувим участвует в попойках Ад-Дифы. С Иоханнаном я буду в курсе всего, что творится в этом скорпионьем гнезде.

– Я думаю, Санхедрин не будет возражать, – сказал Гаиафа.

Служка появился и шагнул в сторону, впуская Иоханнана. Он вошел, склоняясь в поклоне перед могущественным членом Санхедрина и зятем бывшего наси Ганана.

– Светлейший, – раздался за его спиной певучий и слегка насмешливый голос, – если этот мальчик настолько же праведен, насколько красив, устои веры в Страбонисе будут незыблемы.

Иоханнан замер, не поднимая головы.

Потом раздались легкие шаги, и в поле его зрения показались две миниатюрные ножки в сандалиях с желтыми ремешками, взбегающими по точеным лодыжкам.

– Надеюсь, твой праведник не глухонемой, – продолжал тот же голос.

– Сын мой, – сказал Гаиафа нетерпеливо.

Иоханнан выпрямился. Краем глаза он увидел женщину в нездешнем одеянии, с оголенными руками и ногами, с цветком в волосах и… Она…

Она смеялась.

– Он краснеет, Светлейший, он краснеет! Если бы не пушок на его щеках, я приняла бы его за девочку!

– Сын мой, – продолжал Гаиафа, – жена Четверовластника Ад-Дифы приносит жертву благодарения.

Иоханнан задрожал. Румянец на его щеках на глазах сменялся мертвенной бледностью.

Семя Ирода!

– Я хочу, чтобы ты совершил обряд сей, – Гаиафа небрежно указал на корзину.

Снова послышалось мяуканье. Ирида отошла к окну, наблюдая за обоими.

– А затем, после возвращения Четверовластника из Рима, ты станешь духовным наставником его жены.

Глаза Иоханнана сверкнули. Он вскинул голову, потом сдержал себя, медленно перевел дух.

– Я не буду участвовать в святотатстве, – тихо сказал он.

Гаиафа вскинул бровь.

– Я не расслышал тебя, – сказал он удивленно.

– Я не буду участвовать в святотатстве, – повторил Иоханнан.

– Послушай, ты, Чающий Света и сын Чающего Света, – медленно сказал Гаиафа, сдерживая себя, – здесь я решаю, что есть святотатство, а что – нет. И я говорю, что святотатством является ослушание приказа члена Санхедрина!

Иоханнан стоял, стиснув зубы и прикрыв глаза. На бледном лице прыгали желваки.

Вот он – час испытания! Алиллуйя, Господи, я готов!

Иоханнан открыл глаза.

– Я не буду участвовать в святотатстве, – твердо сказал он.

Гаиафа смешался на мгновение. Повисло гнетущее молчание. А потом раздался смех Ириды.

– Прости, Светлейший, но я ценю твое драгоценное время и не смею отвлекать тебя от многотрудных забот, – она, продолжая смеяться, сделала изящный поклон и удалилась.

Тусклые глаза Гаиафы налились свинцовой тяжестью.

Щенок!

Меня!

Перед этой размалеванной шлюхой!

– Ты будешь наказан, – сказал он звенящим от бешенства голосом, хватая колокольчик. – В оковы этого наглеца! – крикнул он. – Десять ударов бичом! Хлеб и вода до Страбониса!

Иоханнана подхватили, заламывая ему руки, и поволокли из комнаты.

– На все воля Господня, – успел прохрипеть он.

Появился служка, приносящий фрукты, приступил к уборке.

– Самарянка, значит? – негромко сказал Гаиафа, подходя к нему.

Служка поднял на него преданные глаза.

И Гаиафа ударил его в лицо, вложив в удар всю свою злость и раздражение.

* * *

Жалко.

Жалко на пороге смерти понимать, что жизнь прожита зря.

Семья? Дом? Добро в нем?

Все это – земные вехи на жизненном пути, не более того.

Вестим ли вехам путь?

Знает ли камень, что в нем заключено, – жертвенник или гроб?

Знает ли железо, кем оно станет, – лемехом плуга или ножом разбойника?

Знает ли дерево, для чего оно срублено, – для колыбели или распятия?

Камень? Железо? Дерево?

Без души все это – прах и тлен.

Жалко душу.

Скрипнули ворота. Во двор вошли Суламитт и Ииссах. Суламитт сразу подошла к лежащему на скамье у очага отцу, Ииссах сел в углу двора на корточки, опираясь о стену.

– Как ты, отец?

Иошаат помолчал. Что тут скажешь? Он протянул дрожащую старческую руку, чтобы погладить дочь.