М. Эсаулов - Зов крови - уйти, чтобы вернуться

– Магнус, ты милый мальчик, и тебе нечего делать в обществе вонючего высокомерного вояки. Я более чем уверена, что рыцарь, к которому ты наймёшься на службу, окажется именно таким, – позади меня послышались шаги и я обернулся, – Большинство рыцарей толком-то не знают заповедей, которых им следует придерживаться. Это их… благородство… напускное. Они блистают им только на людях.

Мама говорила со мной с насмешливой снисходительностью, словно с маленьким ребёнком, и я, воспаривший на крыльях мечтаний, но вдруг подбитый резким высказыванием своей родительницы, не нашёл, что ей возразить. Лепестки её розовых губ цвели в милостиво-превосходящей улыбке, очи гипнотизировали своей яркостью, а прямые пряди светлых волос словно были отлиты из лучей дневного солнца. Моя мама не состарилась ни на миг с того дня, как я родился. Скорее бы небо упало на землю и солнце бы погасло, чем на гладком лице Эмилии проступила хоть одна морщинка. И пусть одета она была во врачебные одежды – смазанный жиром и воском чёрный плащ до пола, плотные штаны да кожаные перчатки – для меня она выглядела уютно, по-домашнему.

Скрипнувшая входная дверь оповестила нас о несчастном, ищущим помощи в нашей маленькой лечебнице. Визитёром оказалась девчонка тринадцати лет, носившая в своем чреве дитя. Живота не было видно, но суетливый и нерешительный вид выдавал причину её визита.

Забредшую под кровлю нашего дома девчонку мама увела в кабинет, а я вернулся к листку пергамента, который терпеливо дожидался своего часа. Взяв перо и окропив его чернилами, я принялся трепетно выводить текст объявления, краешком уха прислушиваясь к разговору за дверью.

– А родители? Они знают о твоём положении? – донёсся до меня голос мамы, в то время, как я закончил выводить заголовок: «НАЙМУСЬ К РЫЦАРЮ ОРУЖЕНОСЦЕМ НА ВРЕМЯ ТУРНИРА». В ответном бормотании сложно было разобрать хоть одно слово, тем более сквозь стену, отделяющую меня от кабинета.

– Тебе лучше знать, как они отнесутся к тому, что ты носишь под сердцем ребёнка. Даже если они и примут это, как должное, то… поверь мне, с ребёнком твоя жизнь не станет прежней.

«Если доблестный воин, читающий сей объявление, остался без своего верного подручного по воле коварного случая, али по какому иному стечению обстоятельств,».

– Девочка моя, многие взрослые женщины не могут снести материнскую долю, а ты… посмотри на себя. Ты жить только начинаешь, а ребёнок… если у тебя есть цели, мечты, то можешь поставить на них крест, если решишь рожать.

«то податель сего заявления готов оказать поддержку и взять на себя обязанности оруженосца до той поры, пока не окончатся рыцарские состязания.».

– Я ни к чему тебя не подбиваю, просто говорю всё как есть. Если ты все же решишь избавиться от ребенка в своей утробе, то да, я могу это устроить.

«Плату за свою помощь я требовать не посмею. Прислуживать рыцарю в час нужды – для меня само по себе награда. Свидеться с подателем сей грамоты и обсудить сотрудничество можно с 24 до 26 часов в Ольховой роще в любой угодный день. Узнать меня можно по одеянию, выполненному по всем канонам крайней западной или южной моды.» – я критичным взглядом перечитал написанное и как-то пропустил мимо ушей то, что говорила мама. Итогом того, что оказалось извергнуто на пергамент, я остался доволен.

– Девочка моя, ну конечно тебе будет больно. Только вот… не каждая женщина может пережить роды. Иногда… и ребенок, и мать… оба умирают. Если надумаешь, всё-таки, избавиться от своего бремени, то в следующий раз приходи, но уже с оплатой.

Предварительно перечитав текст, я поставил в его окончании бескомпромиссную точку. Тогда же хлопнула входная дверь, оповещая о том, что я и мама вновь остаёмся один на один.

– Думаешь вернётся? – спросил я воротившуюся назад родительницу, принимаясь писать ещё одну листовку с тем же содержанием.

– Без разницы. Не придёт – не разоримся. А если вернётся, то… я не побрезгую взять деньги, вырученные за украденные у бабушки драгоценности.

– Мне вот интересно… ты сама мать, а подбиваешься других практически на убийство собственных детей, так скажи мне… Тебя совесть не гложет?

– В последний раз меня донимала совесть, когда я сказала тебе, что мы не будем переезжать в Гофинэнь. Ты тогда столько слёз пролил, что мне аж не по себе стало. Ох, и противным же ты был ребёнком.

– Хм… Придёт время, и я всё-таки побываю в этой стране, можешь в этом не сомневаться. Ну ладно, вернёмся к нашим баранам… Ты на мой вопрос так и не ответила.