М. Эсаулов - Зов крови - уйти, чтобы вернуться

Общество Даниэля и его приятелей окончательно опротивело мне во время одной из множества посиделок, на которую меня вытянул мой товарищ детства, уговорив поступиться с помощью маме в аптечной работе. И ведь я знал, что получу сомнительное удовольствие, если приму приглашение, но я сделал это. Впрочем, вскоре я покинул увеселительное сборище, в котором уже смотрелся блеклым заунывным фантомом. Домой я возвращался со стойким пониманием того, что подобное времяпрепровождение – не моя стезя. И я был готов к непременно обрушившемуся на меня материнскому недовольству из-за позднего возвращения – ушедший день уже доносился из-за горизонта скупыми огненными бликами – и из-за спиртного духа, разившим от меня. Когда я подходил к своей обители, я вспоминал, как некоторые персоны из оставленной мной компании, жаловались на то, какой нагоняй им устраивали родители, распознав признаки того, чему они предавались в часы досуга. Жалкое то было зрелище.

Не желая в чём-то уподобляться этим существам, я переступал порог дома ровным шагом и смиренно встречал обращённый на меня холодный взгляд светлых материнских очей, готовя себя к заслуженной каре.

– Ну и как ты покуролесил? Доволен? – спрашивала она меня с затаённой в голосе угрозой, – Много выпил?

– Четыре бокала вина, – без утайки сознавался я, подходя поближе с такой робостью, точно заходил в клетку к голодной мантикоре, – Мама… знаешь… я виноват перед тобой.

Покаявшись в собственной глупости и беспечности, я уже изготовился понести наказание, но вместо крепкого подзатыльника или пинка, отправляющего меня в угол, я получил мягкий и нежный поцелуй в уголок губ, сбросивший с моих плеч напряженное ожидание.

– Мой мальчик, я прощаю тебя… Но чтобы больше подобного не повторялось, понял?

Я ответил покорным кивком, полагая, что пирушки в кругу подростков не стоят того, чтобы обманывать доверие мамы. В тот вечер я отрекся от своей дружбы с Даниэлем и окончательно закрылся в скорлупе домашнего уюта.

Надеюсь, терпящего мой слог, не посетило впечатление, будто бы я собираюсь увековечить память о себе описывая серую повседневность? Ежели так, то поспешу его обнадежить – в ближайших страницах я перейду рубеж того переломного момента, который повлечёт за собой все те события, кои я хочу запечатлеть в этой книге. Однако, поскольку между ключевым происшествием в моей истории и расставанием с Даниэлем стоит целое пятилетие, я считаю должным посвятить этому периоду пару абзацев.

Ампутация из моей жизни такого отягощающего её элемента, как друг детства, дала мне больше свободного времени, кое я проводил за книгами – либо за их чтением, либо их написанием. Рисование, которое я некогда ставил в приоритет, было заброшенно на уровне детских каракуль. С куда большей интенсивностью будут прогрессировать мои писательские навыки. На подростковые годы как раз приходится самое продуктивное время работы моего воображения. Этот период отметился несколькими рассказами, парой повестей и одной полностью написанной книгой, в последствии сожженной мною и начатой заново.

Где-то в этот период мысли идолов Масагирийской Империи выцвели в моих глазах и вместо поиска ответов на жизненные закономерности и политические премудрости, осваиваемые мной крайне плохо, я взялся за своё религиозное просвещение. Верования людей не привлекали меня, и я посвятил себя El’karal’ – знаниям о Вселенной, мироздании и жизни, доставшимся людям от альвов, исчезнувших многие века назад. Я так же решился ознакомиться с мифологией столь почтённого народа и заодно разобраться во множестве теорий, старающихся объяснить его внезапное исчезновение. Иммиграция на земли за краем карты, перемещение в другой мир посредством пространственной магии, истребление Масагирийской Империей или сотворение мощнейшей иллюзии, скрывающей существование целого народа… Историки за минувшие века успели породить столько догадок, что новичку в подобном вопросе будет сложно сориентироваться и избрать для себя одну истину из множества предлагаемых.

И за знакомством с этими скудными и сомнительными знаниями, что остались у человечества о Древнейшем из народов, а так же за освоением его языка, я не заметил, как грянул двадцать второй год моей жизни, разделивший мою историю на «до» и «после».

Пусть я и проводил день за днём в стенах дома, прячась от мира за страницами книг и работой в аптеке-лечебнице, от моего внимания не укрылось то, что Сиамма начала терять присущие ей свободолюбивые и разнузданные веяния. Мужеложцы и лесбии, не стесняющиеся демонстрировать всю свою тягу к единым с ними по полу пассиям, стали встречаться на улицах заметно реже, а вот проповедующие Глас Небесный проповедники оглашали своими речами чуть ли не каждый переулок. Уличные менестрели сменяли серенады, славящие прелести любовных утех, на баллады о тяжести планиды праведников, или о благородстве воинов, отстаивающих веру в Небо мечом и кровью на южных рубежах. Устроенный астрономами по соседству с нашей лечебницей клуб, в котором они обменивались теориями и открытиями, запропал, как и все его участники. Вскоре после пропажи поборников науки о звездах в их доме была обустроена сапожная мастерская, чем я был очень огорчён. Соседство учёных подарило мне фундаментальные познания об устройстве солнечной системы, а сапожная расширила лексикон матерных слов.