М. Эсаулов - Зов крови - уйти, чтобы вернуться

И мне, варящемуся в одиночестве и в собственных мечтаниях, предстояло завести дружбу с таким же фантазёром, могущим разделить со мной мои детские бредни. Про мою дружбу с Даниэлем нельзя сказать «водой не разольёшь». Выводя эти строчки, я делаю над собой усилие вспомнить ни то что день нашей первой встречи, а хотя бы лицо этого человека, но всё тщетно. Верный собеседник и сотоварищ детства отныне обратился в смазанное пятно на панораме моего прошлого.

Мы виделись в выходные дни, в часы моих прогулок, проводимых под внимательным надзором Эмилии. И всякая наша встреча непременно сопровождалась беседами о заморских путешествиях. Я грезил великим паломничеством через все континенты Нимба, которое непременно планировал окончить плаванием к берегам Гофинэнь, избранных мной для переселения. О чём мечтал Даниэль я не помню, однако могу заверить читателя в том, что масштаб его фантазий очень сильно уступал моим. В противном случае я бы их непременно запомнил.

И этот обмен грёзами длился на протяжении долгих лет. Тысячи сказанных в приступах жажды приключений слов и сотни часов, потраченные на приключенческие игры, в которых мы мнили себя великими путешественниками, вооруженными деревянными мечами – вот чем была наполнена наша «дружба», тающая по мере нашего взросления.

Прожитые лета, приближающие рубеж переходного возраста, должны были подвести меня к суетливой и приземлённой реальности, однако, я всё больше отдалялся от неё, убегая в мир собственных грёз. А мой товарищ по мечтам, Даниэль, напротив, поддавался неприкрытым соблазнам бренности, как и всякий подросток, ощутивший дуновение взрослой жизни. Кое-как выкупленные у трактирщиков бутылки с вином или пивом и тщетные попытки обзавестись пассией для удовлетворения капризов проснувшихся гормонов – всем этим гораздо проще было насладиться, чем странствием в далёкие земли. Даниэль, от природы обладавший заразительным обаянием и умевший метко выстрелить искромётной шуточкой, располагал к себе как хозяев выпивальных заведений, так и девушек.

Покуда мой, уже становившийся мне чуждым, единомышленник по мечтам превращался в малолетнего кутилу, я старался расширять кругозор своего мировоззрения. Не забывая о своих детских увлечениях, я взялся за знакомство с философскими трудами таких титанов мысли, как Гидегор, Макий Расахар и Нивий Мрако Гисар. Мало кто мог терпеть высокопарный слог этих колоссов древней философии, зародившейся ещё во времена уже канувшей в прошлое Масагирийской Империи, но я вполне сносно принимал его в свои тринадцать лет. Невольно я осваивал и медицинские азы. Помогая маме с работой я, так или иначе, черпал целительские знания.

И где-то в период между двенадцатью и тринадцатью годами моей жизни меня посетило недовольство тем, что все выдумываемые мной сценарии приключений остаются в моей голове и не находят своего физического воплощения, и я решился перенести их на листы пергамента. Я стал писателем-самоучкой. А через некоторое время я так же взялся за серьёзное освоение художества, не желая оставлять свои произведения без иллюстраций.

Бытует мнение, что противоположности притягиваются, но этого нельзя сказать обо мне и Даниэле. И действительно, мало что может сблизить друг с другом бонвивана-малолетку и писателя-самоучку. Это я понял, когда нам обоим было по семнадцать Вёсен. Мой уже безвозвратно потерянный сотоварищ по мечтам прослыл на всю Сиамму дамским угодником, а о моём существовании люд ведал только потому, что моя мама владела лечебницей-аптекой, в которую приходил за помощью каждый, утративший веру в то, что молитвы и целование мощей Благословенных праведников способны отвести болезни. Нас уже не связывали те узы, что некогда держали близ друг у друга в детстве, и я это понимал, а вот Даниэль – нет.

Со всем, присущим ему, дружелюбием он упорно пытался вплести меня в узкий круг своих кутил. Я робел, проводя время в окружении сверстников. Юноши были дерзи и находчивы, а отвечавшие на их ухаживания девушки были кокетливыми и с виду казались открытыми ко всем попыткам молодых людей завоевать их расположение. Однако, всех их роднило одно – в моих глазах они выглядели ущербными идиотами, отнимающими моё время и бесплодно тратившими своё. И проснувшееся во мне замкнутое презрение было воспринято в нашей маленькой компашке как робость и неуверенность, с которыми я непременно справлюсь со временем. Иные индивиды сочли своим долгом «помочь» мне раскрепоститься, подбивая меня хлобыстать один бокал вина за другим. И с каждой, опрокинутой в себя порцией этого кроваво-сладкого зелья, я всё больше и больше укоренялся в одной и той же мысли: «Мне нечего делать с этими людьми».