Илона Якимова - Волна и камень

Бельскому вдруг будто надоело играть в кошки-мышки. Он встал, протянул Шуйскому руки, разулыбался во всю ширь:

– Ну, смотри, боярин, смотри. Считай, убедил ты меня. Почти убедил. Утро вечера мудренее. Дай ночь мелочи продумать, да исполни одну маленькую-маленькую просьбу мою – о ней завтра скажу. И, считай, договорились. Нам, знать, дорога с Великим князем в Соловки и на чужбину, тебе в Москву блюсти покой страны. Так получается? А сейчас позволь просить игумена распорядиться о трапезе, а то, гляжу, ты так торопился нас защитить, что и не перекусил с дороги-то!

Шуйский хмыкнул, пожал протянутую руку, и переговорщики, натягивая на ходу одежу, пошли на воздух. Можно было подумать – старые приятели после разлуки спешат друг друга угостить чаркой в честь долгожданной встречи. На пороге Бельский придержал Шуйского за рукав:

– Скажи, ведь лодья та самая ?

Шуйский осклабился:

– Она и есть. Догадлив. Вот ведь как лыко в строку пошло, князюшка…

Луч заходящего солнца дрогнул и погас, затемнив горницу.

Ко сну в монастырях уходят рано. Завершилась скорая трапеза, отпелась вечерня. Беспокойным сном уснул отрок Иоанн, свернулся на бараньей шкуре в прихожей и тонко засопел слуга его Истома, храпел в запертой снаружи горнице опальный Бельский, клевали носом охранники, затихли последние шепотки в кельях взбудораженной вторжением братии. И никто, кажется, не заметил, как несколько человек в красных единообразных кафтанах прошли в горницу Шуйского, вскоре вышли оттуда, сбежали по сходням к небольшому стругу, что покачивался на волнах Сиверского озера в глубокой тени монастырских стен, и бесшумно отчалили. Не в Москву, не в Соловки, а в сторону Белого моря, там, где стоит в глубине заповедных лесов поселение Святого Николая…

Прощались ранним утром, у монастырских ворот. Шуйский приобнял Бельского (седая борода прислонилась к чёрной), троекратно облобызал:

– Ну что, Иван Фёдорович, уговор?

– Поклянись сначала, как обещал, Иван Васильевич…

– Клянусь всеми святыми, что никто из морских людей, что придут на корабле, не готовит вашей смерти, клянусь, что и те, что отправятся с вами, и те, которых вы узнаете на всем вашем пути, не попытаются вас убить или причинить зло! Доволен? А?

– Пожалуй, доволен. Что же, уговор, Иван Васильевич. Но только с условием малым. Помнишь, просил об услуге? Передай вот это брату моему Дмитрию. Не забудь, да смотри, не открывай, а то знаю я тебя. Не про твои глаза это – наши дела, семейные. Видишь, всего ничего прошу.

Бельский достал из широкого рукава небольшой цилиндр из толстой кожи. С обоих концов он был залит сургучом.

– Что там, Иван Федорович? – Шуйский принял штуковину, заложил ее в карман на дверце своего возка.

– Письмо. Запечатал получше, дорога дальняя, небось в грязь залезете, дождичком польёт… Любопытный нос какой появится… – Бельский хитро прищурился. – Правду говорю, Иван Васильевич. Ничего там интересного, не открывай. Совет это тебе мой. Откроешь – узнаю.

Шуйский хохотнул:

– Да как узнаешь-то? Ты ж не Святый Дух вездесущий! Ладно, боярин, не обижай, нужно мне твое письмо как утке зубы. Ты своё дело делай, я свои буду делать. Распоряжения необходимые раздал я. В Соловки отправлены люди, подготовятся к встрече дорогих гостей. Часть монастырской казны передадут вам, голодранцами не останетесь. Извиняй, охрану вам не сниму, сам понимаешь. Опять же, вдруг разбойники, да и как таким высоким людям без сильного и пышного сопровождения? – регент озорно подмигнул. – Так, что еще? Корабль будет в срок. Никому, прошу, об этом только не сказывай – ушей неприятельских много, не сорвался бы план вашего спасения. Прощай на этом.

Вскарабкавшись на подножку, он махнул рукой вознице, и поезд тронулся за ворота, поскрипывая колёсами и позвякивая бубенцами. Бельский задумчиво глядел вслед. Пробормотал:

– Ну что же, Иван Васильевич, а теперь узнаем, можно ли с тобой дело иметь. Вот тебе, друже, последняя проверка…

Сплюнул на сторону и с легким сердцем пошел в келью – досыпать.

…Не успели монастырские постройки скрыться за поворотом, как Шуйский вынул посылку Бельского, внимательно рассмотрел со всех сторон, взвесил на руке – и резким движением сломил сургучную крышку. Заглянул. В нос шибанула затхлая пыль какого-то болотистого духа. «Тьфу!» – подумал боярин – «На старом манускрипте поверх жития чьего-то писал, что ли?»

Противу ожидания в письме ничего интересного не оказалось – ни секретных указаний по борьбе с ним, Шуйским, ни призывов о помощи, ни распоряжений по поводу имущества. Там вовсе ничего не было, кроме трёх слов: «Не судьба, видно!». Разочарованный Шуйский закинул письмо под лавку, привалился к стене и задремал.