Илона Якимова - Волна и камень

Однако, еще посмотрим, чья возьмет. Шуйские соображают быстро, особенно если, того и гляди, бороду подпалят. Попал на свадьбу – пляши. А плясать мы будем красно, с коленцами…» – думал Шуйский, безотчетно продирая короткими перстами серебристую бороду свою. – «Вот только бы согласился на мои предложения дружок Иван Федорович Бельский. Впрочем, сейчас я ему кошка, он мне мышка. Все будет по-моему, даст Бог».

И Шуйский перекрестился на как раз показавшиеся одесную из-за хвойного гребня купола Успенского собора.

Смотрел из окошка своего возка на вырастающий вдали монастырь и богато одетый отрок с чуть заметным черным пушком под орлиным носом – Князь Иоанн. Не по годам высокий, обогнавший в росте большинство взрослых, он ссутулился, выглядывая в окошко. Не рассеяно, как Шуйский – во все свои темно-ореховые, навыкате глаза глядел. Для него Кирилло-Белозерская обитель имела особое значение.

Немногим менее четырнадцати лет назад сюда прибыли на богомолье его будущие родители. Василий и с первой своей женой оказался бездетен, и со второй, Еленой Глинской, долго не мог родить ни сына, ни даже, на худой конец, дочь. Битвы с попами, противниками развода и повторного брака, уже казались зряшными. Отчаявшись, правящие супруги бросились бить поклоны по монастырям. Это принесло плоды – не в первом и не во втором монастыре, а именно в Кирилло-Белозёрском. Так, по крайней мере, считал Князь Василий.

Вот они, храмы, что достраиваются сейчас в честь дарования наследника, уже видны отсюда, с поворота дороги. Один – Архангела Гавриила (с приделом, названным Еленинским – порадовать жену), второй – именной, в честь небесного покровителя, Иоанна Предтечи. Василий щедро дал денег не только на церкви. Как на дрожжах взлетела каменная стена без малого в шестьсот сажен длиной – почти такая же протяжённая, что и в главном монастыре Руси, Троице-Сергиевском. Подвластных монастырю сел и деревень стало гораздо больше. Считай, все густонаселённое побережье Шексны отошло монахам. Крестьян монастырских стало свыше десятка тысяч. Кладовые и сокровищницы расходились по швам от богатств.

Всем этим монастырь был обязан Иоанну, так удачно родившемуся вскоре после великокняжеского богомолья. И, наоборот, благодаря молитвам братии, верил Иоанн – он и появился на свет. Странная ирония судьбы: возможно, сживут его со свету тоже в этих местах. Помогшие рождению – воспрепятствуют ли смерти?

А ну как не убьют, если только заточат? Монастырь уже привык принимать высокопоставленных узников – князь Патрикеев сидел тут еще в прошлом веке. Но то был хитрец и вор, даже в сказках пройдоху Лису стали с тех времён называть Лиса Патрикеевна. «Стану ли я самым великим и самым невинным сидельцем в этих стенах?» – думал Иоанн. И вдруг накрепко решил для себя: «Ежели буду спасен, вознесусь на царство – на склоне лет постригусь сюда в монахи, как и мой отец сделал перед смертью своей, клянусь в том Богу!»

Однако ближайшую судьбу малолетнего Князя знал только его злой гений, боярин Шуйский. А в его планы делиться сведениями с попутчиком не входило.

Конный поезд между тем втянулся в Святые ворота и растекся надвое. Повозки, сопровождающие Иоанна, уклонились к скромным гостевым кельям. Краснокафтанная охрана без лишнего шума спешилась и заняла посты, перекинув удила монахам, которые споро повели коней к стойлам: будто сызмальства занимались приёмкой конвоев. Возки же свиты Шуйского направились дальше направо, к белоснежной, с нарядными наличниками у маленьких окошек Казенной палате. Регент, не дав себе и минуты на отдых, скорым шагом поднялся к знаменитой на весь православный мир книгописной мастерской. Из «мирских» построек монастыря она была самой светлой и просторной. Там уже ждал Шуйского узник, опальный князь Бельский.

На человека неподготовленного Бельский производил впечатление неизгладимое, не сказать – устрашающее. Войдя, Шуйский увидел, что с последней встречи Иван Федорович изменился немного – разве что круглое пузо его почти рассосалось. Шапка Бельского валялась на лавке, и бритый на военный манер череп боярина отсвечивал синевой, как ясный день. Знаменитая же борода торчком растекалась смолью от самых глаз, будто тёмная ночь. Все, что промеж, похоже было на грозу – глаза сверкали, брови похаживали, в общем, сразу было видно, как рад Бельский «старому другу». Шуйский, однако, сделал вид, что не замечает смурого вида белозерского сидельца, разбежался к нему, растянул улыбку к ушам: