Илона Якимова - Волна и камень

– Здрав будь, Иван Федорович! Давно не виделись, а?

– И еще бы не видеться, Иван Васильевич, – отвечал Бельский.

– Ай-ай, князь, всё язык твой никак не унимается. Ну, да я не серчаю. Не злобливый ведь, только добра желаю. Тебя кто от каменного мешка освободил? Я. А кто тебя от греха подальше сюда укрыл? Опять я. Не будь меня – глядишь, зимой этой и укокошили бы тебя случайно камнем по голове или пистольной пулей. А?

– Не устаю благодарить тебя за это, добрый князь, бью Господу поклоны что ни день. Благо, место ты мне определил удачное, к Богу близкое, достучаться проще, особливо если об пол лбом!

Бельский подстроился под ядовито-шутливую манеру разговора без малейших усилий. Он прекрасно ее помнил – Шуйский был умён, а потому не боялся напускать на себя глупый вид. Взять хоть это шутовское «а» в конце чуть не каждого вопрошания… Много умников на эту манеру попались, но вот тут еще посмотреть надо, кто кого переговорит. Бельский думал об этом, пока гость, пыхтя и припадая на ногу, стряхивал с себя шубу, ставил на скамью шапку, садился к столу. В тесное окошко просторной бревенчатой кельи бил яркий свет, в луче этом носились пылинки. Так и расположились – по обе стороны луча. Шуйский сцепил руки замком, навалился на столешницу, стал серьёзен:

– Иван Федорович, времени у меня мало, дел в Москве много, так что ходить вокруг да около не буду. Давай без обиняков. Я могу тебя изничтожить вот хоть прямо сейчас, – Шуйский щелкнул культяпыми пальцами. – Но это мне ни к чему, я не душегубец и считаю месть делом глупым. Но, с другой стороны, ты мне мешаешь. Сын Глинской и, может быть, Василия (тут Бельский вспыхнул и выпрямился) мне тоже поперёк горла. Предлагаю вот что: вы вместе отправитесь в Соловецкий монастырь. Там примерно через месяц появится лодья, да не простая, а какой ты еще не видывал, лучше прочих. Все море-окиян перемахнуть может. Это я тебе обещаю. Забирай Иоанна и отправляйся на судно. Я келейно уговорился доставить вас в иное государство – Данию, Англию, как сами пожелаете. Живы останетесь, но чтобы мне здесь больше палки в колёса не ставили. Великим князем есть и будет Андрей Старицкий, а ежели вдруг помре, не дай Бог (Шуйский споро перекрестился на образ Оранты), найдем с боярами ему замену. Доволен?

Бельский, не ожидал такого странного предложения. Он готовился или к смерти, или, чем черт не шутит, к возвращению в столицу. Поэтому смешался. Но виду не подал.

– Таак… Давай-ка, Иван Васильевич, перескажу своими словами. Кажись, меня и великого князя придушить кишка тонка оказалась. Покусился на помазанника Божия, ан жжется, ан колется. Чертей боишься, что на том свете припекут за воровское намерение, или людей опасаешься, что того и гляди стульчик твой, что троном тебе возомнился, расшатают да и сволокут вместе с тобой в ближайшую яму выгребную. А тут придумал – отправить нас от родины далече. И греха на душу не возьмешь, и соперников лишишься. Что дружника твоего Старицкого, что убогого Юрия опасаться ведь нечего… По случайности род Рюриковичей, ан глядь, – и прервется. Оба оставшихся отпрыска в могилках возлягут, а Иоанн, помазанник, смотри-ка, предателем оказался, сбежал за рубеж, ату его! Обратной дороги не будет…

– Помолчи, Бельский! – регент вышел из себя, вскочил, уперся кулаками в стол, – языком своим не то, что яму, целую печёру себе отрыл, и как тебя такого языкастого еще земля носит? Здесь проповедовать некому, а со мной можно начистоту. Изведу тебя, изведу Иоанна. Или отправлю по воле волн жить-не тужить, в другое государство. И не в дубовой бочке, как в былинах поётся, а на хорошем судне. Золота дам, лучших яств, вина, всё, что нужно. Или-или, Иван Федорович!

Бельский спокойно взирал, откинувшись, на раздухарившегося боярина. Пальцами постукивал по столу да улыбался в усы – будто придумал что-то забавное.

– Ну, а клятву дашь в том, что не держишь намерения Князя смерти предать? И меня? Не пошлешь гонцов в Англию или Данию, или куда нас нелёгкая занесёт – с письмом? Мол, прошу покорно изничтожить сошедших на берег самозванцев. Уважаю я, боярин, твою хитрость и ум, и посему, прости, привык не верить…

Шуйский тяжело задышал, наклонился вперед, заговорил протяжно, вкрадчиво:

– Бельский, брат мой во Христе, какие тебе, пёс, клятвы? Место свое нынешнее не забыл? А, впрочем, изволь, раз ты так уперся, дам. Охотно дам. Мне главное – жизнь драгоценного отрока Ивана Васильевича сохранить, ты же знаешь… Я не спасу – так злые люди, бояре, кому мать его, ее любовник и вся их клика были поперек горла, разорвут, растопчут.