Илона Якимова - Волна и камень

И потом перестал он языком владеть и правой рукой. Так что один боярин, что случился рядом, по имени Михаил Юрьевич, подымал княжескую руку и его крестил, и молился вместо него.

Князь великий отходил, и спешили постричь его. И только свершили обряд – отлетела душа государева. Говорят, сию минуту не стало смрада и горница наполнилась благоуханием. Узнав о смерти Князя, плакали бояре, плакал весь народ и самая земля – так, что от стенаний не слышно было колокольного звона…

***

Едва же на Востоке завершилась одна жизнь, на Западе началась другая.

К явлению принца Уэльского все было готово еще по лету. Королеву уложили на громадное родильное ложе. Эскиз колыбели был поручен самому Гольбейну, в канцеляриях лежали письма, уведомляющие чужие дворы о рождении наследника, курьеры, все в нетерпении, напоминали свору гончих на привязи. Будущие родственники и родственницы ссорились, скандаля о сладком будущем, покуда королева мучилась в родовых схватках, и тонкое лицо ее пленкой покрывал липкий, тяжелый пот. Иностранные послы планировали званые вечера в честь рождения принца Тюдора – принца, непременно, Господи, принца, ибо Англии жизненно нужен был мальчишка, продолжающий собою дерзкую по норову, но невеликую по длительности династию. И более всего он нужен был нетерпеливому, алчному, яростному «доброму королю Гарри», которого, ей-ей, никто при жизни в здравом уме не назвал бы добрым. Сорокадвухлетний рыжеволосый гигант, великий правитель, скверный человек, он сию минуту становился отцом не в первый раз, но тут-то уж был убежден, что точно не промахнется.

Ведь астрологи их так в этом уверили, царственную чету, но кроме астрологов – вещее сердце Анны и неистовое желание Генриха иметь сына. Да и могло ли быть иначе? Столько трудов, столько препон, терний столько пройдено королевой, столько раз король скорбел по умершим своим мальчикам…

Но солнце в небе над Гринвичем в августе стояло словно бы лодкой, светя лишь нижней половиною диска, стояло долго, не померкнув и ввечеру, и это видели многие. И вредоносная эта ладья, принесшая великую печаль в восточные дикие земли, привлекла с собою на запад не смерть, но гибельный обман. Седьмого сентября в Гринвиче Англия обманулась вся – от нетерпеливого короля до лондонского последнего угольщика. Ошиблись пушкари, прибравшие чрезмерный запас пороху для праздничной пальбы, ошиблись ювелиры, портные и золотошвеи, мастерившие колыбель и приданое, ошиблись Говарды, уже делившие места при дворе, ошибся король, навсегда рассорившийся со Святым престолом Петра – и в гневе отменивший его, он, наш бедный король Генрих, но горше прочих, страшнее прочих ошиблась страстная королева – и роковая ошибка эта стоила ей всего: любви, власти, брака, самой жизни.

Ибо королева родила дочь.

От сотворения мира лето 7050-е

(от Рождества Христова 1542-е), января месяца 2-й день, Москва

Бежали без огней. Черные фигуры мелькали мимо проулков по кривым улицам, еле уловимые досужему глазу в ночной темноте. Только снег высвечивал то там, то здесь мельтешащие тени, да хором и вразнобой поскрипывали сотни ног: «хрухрухру…». В безлунную пору января, в часы меж волка и собаки, в самое глухое время, когда уж давно все добрые люди разбрелись по опочивальням, а первая молитва еще нескоро, отряды князя Шуйского по прозвищу Немой спешили взять власть.

Лились не наобум: все наперед было схвачено, куплено, улажено. Калитки услужливо приоткрыты, языки колоколов – приторочены вервиями. Пока хвосты вотчинной дружины еще извивались по утоптанному снегу мостовых, голова чудовища, пришедшего покуситься на святое – на помазанного богом правителя, двенадцатилетнего Иоанна Васильевича – окружала палаты великого князя.

Тихо, как во сне, и слаженно, будто красные злые муравьи, окружили – и бросились. Глухие удары, звяканье кирок и ломов, скрежет отдираемого от дерева железа – и вверх по лестницам. Узко дружинникам – в затылок друг другу продавливаются они к покоям малолетнего Иоанна. Навстречу им выскакивают, давят вниз, хрипят и валятся под короткими ударами клинков рынды великого князя и личная охрана опекуна правящего отрока, князя Бельского.

– Живьем брать!

Это снизу, со двора донесся крик. Шуйский-Немой влетел под окна на вороном жеребце, взял поводья на себя, приподнял на дыбы. И крикнул сызнова: