Александр Сытин - Мертвые всадники

Через два часа из кишлака Куч-Сай вышел Кадырбай с женой и Селимом. Они гнали нагруженного осла, тянули на веревке своего непроданного барана, а перед ними расстилались черные, обугленные джурадой, поля. Избегая встреч, они сошли с дороги и пошли по ложбинам в ту сторону, где через поля и пустыни Бухары проходит железная дорога.

3

К врагам эмира

Два дня шел Кадырбай с семьей по ложбинам. Ночью огонь не разводили, и Кадырбай сидя дремал, вздрагивая и озираясь по сторонам. Когда ожидание погони делалось невыносимым, он будил Селима, потом свою жену, и все трое трогались вперед, а Кадырбай так тяжело переставлял от усталости ноги, как будто они были закованы в каменные колодки амлекдара.

На третий день, когда небо было еще серое и мглистое, как будто покрытое тучами, и солнце еще не вставало, они перешли саженный арык своего бекства.

Здесь окончилась вода и жизнь.

Густая трава по берегу арыка была границей обработанные полей, а впереди дымились от легкого ветра барханы желтого песка. Даже джурада не нашла бы здесь корма...

Взошло солнце; красные полосы протянулись по вершинам песчаных холмов, и небо стало синим. Селим вспомнил аиста на минарете. Он потянул отца за полу халата и жалобно спросил:

— Ата! Где наш часовой?

Земледелец оглянулся во все стороны, ища следов родной Бухары, но кругом подымались мертвые пески, и тоска пустыни залегла у него на сердце. Впереди на ровном месте заблестели серебряные нити рельс, и скоро в мертвых песках раздался такой рев, как будто грянула судная труба Азраила.

В первый раз они увидели поезд.

С лязгом и грохотом, оставляя черные и белые облака пара и дыма, вздымая клубы песка, пронеслось железное чудовище и скрылось неизвестно где.

К вечеру все стало похоже на сон.

Там, где не было ни капли воды и не росли даже колючки, среди песков стоял каменный дом. Скоро Кадырбай лежал в вагоне на полке и смотрел в открытое окно. Поезд летел, качаясь, как пьяный, не разбирая дороги от яркого лунного света. Безводные пески и камни были белые, как чалма. Но к полуночи, тяжело вздыхая, поезд домчался до воды, и в открытое окно пахнул сырой ветер. Мимо поплыли зеленые болота рисовых полей, потянулись белые гряды созревшего хлопка, а плоские крыши кишлаков и серебряные тополя, залитые лунным светом и устремившиеся в темное небо, мелькали так быстро, что Кадырбай слышал лопотанье и шум листьев, но ничего не успевал разглядеть.

Вот потянулась чужая холодная степь с темным кустарником, и Кадырбай заснул, утомленный страхом и бессонными ночами. Под утро его разбудили какие-то люди с фонарями в руках и русские сарбазы одетые все по разному. На них не было одинаковых шапок и медных пуговиц, как у сарбазов русского падишаха (царя), которых Кадырбай видел в Бухаре, когда был еще маленьким мальчиком.

— Кагас барм (бумага есть)? — спросил русский.

— Кайсы кагас (какая бумага)? — со страхом спросил Кадырбай, глядя на красноармейца. Красноармеец молчал.

— Маныки кагас иок (у меня нет бумаги),— с отчаянием закричал Кадырбай, и тот взял его за руку, чтобы увести с собой. Ханум зарыдала и стала кричать:

— Я говорила тебе, о Кадырбай, что надо платить эмиру, и джозие, и херадж, и аминанту, и лучше бы было итти в сарбазы к эмиру, а я собирала бы милостыню для Селима. Теперь эти кафыр (неверные) выдадут тебя беку, и ты умрешь. — Она снова разрыдалась. Но красноармеец повернулся к ней и так выругал эмира, что у Кадырбая от ужаса побелело лицо. Потом все солдаты заговорили сразу. Они пожелали эмиру лопнуть и обещали когда-нибудь накласть ему по шее. При чем в один голос говорили, что Кадырбай хороший человек и не должен платить подати эмиру. Потом они дали Кадырбаю табаку, уложили его на полку и ушли. А Кадырбай, потрясенный таким святотатством против „священной личности эмира", дрожал всем телом и не знал, плакать ему или радоваться.

Когда все успокоилось, и перебуженные соседи Кадырбая заснули, к Кадырбаю обратился с вопросом какой-то толстый бухарец.

— Ты куда едешь? — спросил он Кадырбая.

— В Ташкент, — отвечал декхан. — Но у меня там нет ни родных, ни дома. А русских я боюсь.

— А где жить будешь? — спросил толстяк.

— Не знаю.

— Я тоже из Бухары, — сказал толстяк, запахивая свой шелковый халат и вытирая пот с жирного лица. — Я найду тебе работу, не бойся, а жить пока ты будешь у меня. А теперь спи. И бухарец улегся на свое одеяло.

4

Новое рабство