Александр Сытин - Контрабандисты Тянь-Шаня

Гладкий рыжий пес жадно лакал кровь из железного таза.

Снаружи свежевали тушу барана.

Огромный костлявый пограничник в зеленой гимнастерке и в синих галифе лежал на шелковом одеяле и задумчиво смотрел на огонь. Его худое тело выступало из темноты углами. Плечо и согнутое калено были освещены. Он казался еще более худым, чем был в действительности. Крупное желтое лицо с синими глазами было одутловато. Большие губы, мясистый нос и мягкие спутанные каштановые волосы, неряшливо свесившиеся вперед, делали его лицо безвольным и нерешительными.

Древние мохнатые ветви можжевельника трещали на очаге посреди юрты. Седые иглы сгорали и свивались золотой проволокой. Блестки плыли в отверстие потолка и таяли в белом дыме.

Пограничник улыбался, и лицо его менялось. Настороженная хитрость светилась в синих глазах из-за чащи волос. Жесткая, насмешливая улыбка была проницательна и неожиданна. При ней сразу откровенно выступало его подлинное лицо. Она говорила о том, что этот человек с простоватой наружностью обладает скрытым терпением и твердой волей.

Пограничник оперся на локоть и прислушался. Рядом с его головой послышалось легкое царапанье. Детский голосок тихо проговорил за войлочной стеной юрты:

— Будай, ты слышишь?

— Да, — тихо ответил пограничник. — Это ты. Калыча?

— Уезжай скорей! Идет большая контрабанда! Я оседлаю тебе коня.

— Не надо, — спокойно сказал Будай. — Позови Джанмурчи.

— Хорошо.

Будай опустился на одеяло и отстегнул кобуру нагана. Полог юрты поднялся. Вошедший проводник-киргиз опасливо оглянулся и остановился. Блики костра бегали по его узкому желтому халату. Пятна теней и света трепетно дрожали на белом войлоке юрты и на фигуре вошедшего, и казалось, что он покачивается из стороны в сторону. Его тревожные, бегающие глаза сразу зорко оглядели всю юрту. Он повел носом и всхлипнул. Эта привычка была у него от анаши [1] Анаша — род гашиша. . Угловатые, худые плечи и длинное лицо склонились к Будаю.

— Командир, Калыча тебе сказала?

— Я знаю. Я приехал в гости, чтобы следить. Не бойся. До заставы близко.

В юрту вошла девушка. Она была в желтом бархатном халате. Серый мех выдры окаймлял фиолетовую бархатную шапочку. Полсотни косичек‑шнурков стучали кораллами и серебром. Толстые браслеты — на руках и ногах. Смугло-розовое лицо ее было спокойно. Черные блестящие брови, равнодушный плутовской взгляд и пухлый рот делали ее красивой.

— Ну, ты, бесенок, что ты нас пугаешь? — спросил Будай.

— Сейчас придет отец, — сказала девушка и выбежала из юрты.

— Она говорит правду, — ответил Джанмурчи. — Нельзя варить в одном котле две головы. Это — закон. Ты, начальник границы, живешь в одной юрте с отцом контрабанды.

— Джанмурчи, шесть лет мы его ловим. Сегодня он будет наш.

— Командир, ты много захватил опия на перевалах. Никто не знает, ты знаешь. Весь опий был Байзака. Зачем тебе с ним ссориться? Ты думаешь так много, — как старик. Скоро твоя голова будет белая.

— Джанмурчи, до вечера далеко. Ты приведешь с заставы целый эскадрон. Сядь.

Джанмурчи сел.

— Ты спас меня под перевалом, когда я был контрабандистом. Помнишь, Будай, ты меня накормил и оставил мне мои желтые рубины. Я стал твоим проводником. Теперь ты сватаешь мне Калычу. Я верен тебе, как пес.

— Зачем ты говоришь все это?

— Байзак большой человек. Он председатель потребкооперации.

— Вот поэтому я и хочу посадить его в подвал.

За юртой раздался гомон. Кто-то спрыгнул с коня, и в юрту вошел рослый чернолицый красноармеец.

— Здорово, Саламатин, — сказал Будай и принял пакет. Он распечатал его, пробежал бумагу глазами и нахмурился.

— Сегодня я занят и назад не поеду.

— Товарищ начальник, просили передать на словах, что никак невозможно.

Будай долго смотрел на огонь и наконец сказал:

— Ладно. Я Дам тебе записку на заставу. Вези в карьер. А ты поедешь со мной.

Джанмурчи поклонился.

Толстый киргиз заглянул в юрту. Он был низкий и толстый, как шар. Его выхоленное лицо изображало любезность, и весь он казался добродушным и лукавым, как фарфоровый болванчик. Длинные усы шнурками и быстрый взгляд блестящих глаз еще более усиливали сходство. Однако при всем добродушии его лицо было замкнуто, как маска, и не меняло любезного выражения никогда.