Александр Сабуров - За линией фронта

— Два человека шли, — взволнованно добавляет Абдурахманов. — Быстро шли. Бежали. Женщина в валенках. Мужик в сапогах. Мужик сзади…

— Не мужик, — сердито обрывает Ларионов своего друга, — а фашист. Разбираться надо. Видел, как на следу круглые шапочки гвоздей отпечатались? Вот то-то и оно.

— Да. Ушли. Жаль, — недовольно бросает Бондаренко.

Я говорю о том, что нужно немедленно занять подвал. Но как его займешь? Проклятые стены! Их ничем не возьмешь. Низкие окна подвала забраны толстой частой железной решеткой. Даже гранаты не бросишь. К тому же у нас только «лимонки». Какой в них толк?

— Хиба, огоньку? — неуверенно предлагает Рева.

— Пожалуй, это единственный выход…

Пока с трудом добывают канистру с керосином, спускаются ранние февральские сумерки. Крупными хлопьями падает снег. Из осажденного подвала изредка постреливают.

В третий раз повторяется старый маневр. Под защитой нашего огня Ларионов и Волчок пробираются в дом. Они возятся долго, непозволительно долго (или это только кажется мне?), и, наконец, первые струйки дыма вырываются из разбитых окон.

Опять огонь — и Волчок с Ларионовым рядом с нами.

Медленно загорается дом. Языки пламени лениво лижут переплеты рам.

— Да что вы там вылили, хлопцы? — негодует нетерпеливый Рева. — Может, воду? А ну дай руку, — и Павел нюхает руку Ларионова. — Як будто бы керосином воняет… А почему не горит? — набрасывается он на ни в чем не повинного сержанта. — Отвечай: почему?.. Дивись! — неожиданно кричит он.

Над западной окраиной города в сумеречном небе рассыпаются три ярких снопа зеленоватых искр. И почти тотчас же в стороне Погара извиваются красные ракеты. Одна, вторая, третья…

— Помощь идет. Уверен — это она вызвала. Павловская племянница, — зло бросает Бондаренко.

Нет, видно, не дождаться нам конца пожара.

Посылаю связного к Кошелеву: отходя, он должен прикрывать нас с тыла. У комендатуры оставляю группу Вани Федорова. Он уйдет отсюда в самый последний момент, как можно дольше продержав Павлова в подвале.

По глубокому целинному снегу перебираемся через Десну. Сумерки сгущаются. Над городом поднимается шапкой черный дым.

На высоком обрывистом берегу еле видны фигуры: Кошелев отходит.

Со стороны Погара доносится рокот танковых моторов. Он нарастает с каждой минутой. Гремят орудийные выстрелы… Вспыхивает суматошная автоматная трескотня. Это фашисты ворвались в город со своим обычным грохотом и шумом.

Почему же Ваня медлит? Неужели не успеет?

Ждем добрых полчаса. Стрельба в городе стихла. Федорова нет…

Он неожиданно появляется совсем с другой стороны.

— Отрезали отход. Пришлось круг сделать.

— Комендатура?

— Горит. Когда уходили, из подвала еще стреляли. Живы останутся мерзавцы.

— Не уверен, — замечает Бондаренко. — Трудно будет им выбраться из этой огненной западни. Очень трудно. Хотя…

Идем по открытому лугу. Мороз крепчает. На этот раз колючий ветер дует прямо в лицо. Спускается ночь.

— Я что вам приказывал? — раздается неподалеку сердитый голос Ревы. — Ни на шаг от командира! А вы?

— Так ведь мы, товарищ капитан, и не отходили. Старались, — пытается оправдываться Ларионов.

— Не отходили? — распаляется Рева. — А в кого стреляли у околицы? В тебя, чи в командира? В кого бросили мину? Может, скажешь — в тебя?

— Так ведь…

— Что ведь? Як было сказано? Будут стрелять, так чтобы только в тебя. Ну мы еще потом побалакаем, землячки, — грозно шепчет Рева, очевидно, заметив меня.

Так вот, оказывается, почему два друга-приятеля неотступно следовали за нами…

Втягиваемся в лес. Сзади, на высоком берегу Десны, зарево. Неужели Павлов уйдет?..

Перегоняю нашу колонну — слишком медленно тянется она по лесной дороге.

Вот и Пролетарское. Радостным лаем приветствует меня Черныш. На крыльце встречает Тоня. Она одна в доме — отец куда-то ушел, Петровна у Пашкевича. Хочется поскорей повидать его, пожать руку, рассказать о недавнем бое. К тому же я везу с собой врача Александра Николаевича Федорова из Трубчевского госпиталя: раненые говорят о нем, как об опытном хирурге.

Не успеваю снять полушубок, как в ворота въезжают сани. В них Григорий Иванович в своем неизменно распахнутом тулупе и Петровна в белом пуховом платке. Они молча стоят у саней, поджидая меня, и в глазах у них невысказанная горечь.

— С победой, командир? — спрашивает Григорий Иванович, и огоньки радости, вспыхнувшие в его глазах, тут же тухнут.