Александр Сабуров - За линией фронта

— Потом снова сердешный в свою память пришел, — продолжает рассказ Петровна. — Подозвал меня к себе и тихо говорит: «Вижу, не дождаться мне Александра. Кланяйтесь ему от меня. И Павлу кланяйтесь, Захару. Скажите, желает им Николай того, чего себе желал. Чтобы до победы они дожили». И все. Потом снова бредить начал. Тебя, Александр Николаевич, звал. Так в одночасье и умер…

Слушаю Петровну, и никак не укладывается в моем сознании, что нет Николая.

— Ты, командир, не сердись на меня, — говорит Григорий Иванович. — Это я распорядился похоронить товарища Пашкевича до твоего приезда. Долгие проводы — лишние слезы. А сейчас время такое, что сердце надо в кулаке держать и воли ему не давать… В Красной Слободе похоронил. Рядом с товарищем Буровихиным. О нем Николай Сергеевич хорошо отзывался: твердый, говорил, человек, из стали отлитый…

В тот же день еду с Григорием Ивановичем в Красную Слободу.

Вот оно, наше первое партизанское кладбище: несколько бугорков, запорошенных снегом, и над ними деревянные обелиски с красными звездами наверху… Первая могила Донцова… Могилы партизан, убитых в Локте… Холмик Васи Буровихина. И рядом с ним могила Пашкевича…

Скромное, суровое своей солдатской простотой кладбище бойцов, погибших за правое дело.

Стою около могилы Пашкевича и думаю о том, что рассказала Петровна. Николай бредил Наташей? Кто она? Дочь? Сестра?.. Как все нелепо. Долгие месяцы шли с ним плечом к плечу, спали под одной шинелью, вместе ходили в бой. А я ничего не знаю о его семье. Ничего…

Кому сообщить о смерти Николая? Кому рассказать, как воевал и умер этот большой, взыскательный человек? Кому?

Это мой неоплатный долг перед ним…

5 февраля созывается собрание командного состава наших четырех отрядов.

Докладывает Богатырь. Он начинает издалека: вспоминает, как впервые встретились в Брянском лесу — две группы бойцов и командиров, оказавшихся во вражеском тылу. Как ходили по лесным тропам, как связались, наконец, с подпольными райкомами, с Большой землей — и мудрость партии, опора на советских людей помогли нам в борьбе с врагом.

Захар говорит о нашей первой операции на большаке. Какой незначительной кажется она сегодня после штурма Суземки, Локтя, Трубчевска!

Село за селом, район за районом освобождали партизаны от врага — и вот, наконец, весь Брянский лес стал нашим партизанским краем. Работают райкомы партии, сельские Советы, школы. Закладываются новые базы. Растут и крепнут группы самообороны, и во вражеском тылу, на страже «Малой советской земли» стоят партизанские отряды, продолжая громить врага.

Богатырь говорит о рождении нового партизанского соединения во главе с командиром Емлютиным и комиссаром Бондаренко: Большая земля дала согласие на организацию двух самостоятельных партизанских соединений и на их новую дислокацию.

— Итак, родился партизанский край, товарищи! Тысячи бойцов поднялись на борьбу. Сотни тысяч квадратных километров советской земли отвоевано у врага. В этом есть доля нашей крови, наших трудов, наших побед, друзья. Враг почувствовал партизанскую силу. Он выводит свои гарнизоны из лесных сел, собирается блокировать Брянский лес, сжать его в кольце своих дотов. И вот по воле партии, по приказу командования наши четыре отряда должны разорвать это кольцо, приковать к себе как можно больше вражеских сил, выйти на юг, на просторы Украины, и там создать новый советский партизанский край…

— Они, значит, на готовеньком остаются? — перебивает Воронцов. — А нам опять в пекло? Опять нашей кровью целину поднимать, чтобы кто-то другой урожай собирал? Нет! Не согласен я завоеванное отдавать!

— О ком это «другом» ты розмову ведешь, дорогой товарищ Воронцов? — первым поднимается Рева. — Кому это «другому» ты урожай не хочешь отдавать? Не Емлютину и Бондаренко оставляешь, ты Брянский лес, а партии нашей, нашей советской Родине. Народу нашему принадлежит эта земля — ему ты и отдаешь отвоеванное. Или, быть может, ты для себя лес воевал, для себя его готовил?

— Как-то лет двадцать назад пришлось мне побывать в белорусской деревне на сватовстве невесты, — насмешливо улыбаясь в свои густые усы, говорит Боровик. — Ходит невеста по лавочке, руки в боки и фуфырится. Внизу сваха за ней идет, широкое платье корытом держит и этак умильно уговаривает. «Скаци, дицятко, во вецный хомут». А невеста гуляет по лавочке и капризничает: «Хоцу скоцу, хоцу не скоцу»… Ты что же, Воронцов, невестой себя считаешь? Хочу — выполню приказ, хочу — не выполню? Нет, друг милый, сейчас не сватовство идет, а война. И твое «хоцу не хоцу» дезертирством называется. А за дезертирство по головке никогда не гладили и гладить не собираются. Так вот тебе мой совет: «Скоци, дицятко»…