Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Обвинительное заключение с указанием происхождения подсудимых, образа действия каждого было им предъявлено. Деяния, подпадавшие под действие закона. Нет, это был не обыкновенный обвинительный акт. Это было признание революционной и партийной деятельности группы мужчин и женщин, которые всегда видели больше и дальше других.

Обвинительная речь текла. Это дело прокуроров — говорить. Нагромождать данные и факты. Предлагать судьям выбирать тот или иной приговор. Публике надлежало внимательно слушать: видите, какие у нас способные полицейские, вот какого человека они сумели схватить, и не только его, но и всю группу. Судите, господа судьи, выносите смертные приговоры…

Здесь находился один солдат, попавший в наряд. Он стоял со своими двумя нашивками кандидата в подофицеры у дверей зала и внимательно слушал. Ему этот господин с усами и в очках, очевидно сильно избитый в полиции, с желтым и опухшим лицом, казался недосягаемым. У юноши в селе была веялка, на току он собирал обмолоченное жито вместе с мякиной, и руки у него буквально отваливались, когда он долго вертел машину. Он единственный в селе имел веялку. Она была его гордостью. Она помогла ему жениться на той девушке, которую он любил. А господин подсудимый был другом генералов, которые стояли в салоне и глядели на него с удивлением и ненавистью. Солдат видел их взгляды. Пусть рассказывает прокурор, что подсудимый продался. Какой смысл имело продаваться, если сам он был богат? Зачем ему деньги, когда он имел свои?

Солдат с удивлением смотрел на заключенных — людей с завидным общественным положением. Взять хотя бы Джакова, у него такая профессия. Электротехник. Как можно купить такого человека? Другими куплены они, но господин прокурор, типун ему на язык, не имеет сил признать правду. Юноша в погонах переминается с ноги на ногу. Винтовка внезапно становится тяжелой. Она здесь не нужна. Ведь состязаются две правды. Две истины. Почему же тогда одни связаны, а другие держат концы веревок?

Началось судебное разбирательство. Допрашивали подсудимых. Солдат обратил внимание на человека с усами и в очках. Тот улыбался. Вид же у него был такой, будто господа судьи не интересовали его. Он перебирал перед собой листочки. Готовился отвечать.

Полковник Добрев спросил его первым:

— Как вы объясните нам вашу деятельность?

Доктор Пеев приметил солдата. Он был далеко от него, и доктор не видел, выражало ли его лицо восторг или только сочувствие. Но мысленно поблагодарил юношу.

«Я буду держаться мужественно. Хотя бы только для тебя, солдат. Ты здесь самый младший начальник, но тебе предстоит узнать очень многое о твоих старших начальниках».

И процесс словно изменил направление. Еще один человек увидел правду. Один из тех, который должен нажать курок. Ничего, пороховой дым рассеет иллюзии у юноши в погонах.

— Уважаемый господин полковник, председатель суда, подсудимому задан несоответствующий практике судопроизводства всеобъемлющий вопрос, или вопрос-ловушка. Прошу повторить вопрос точно и конкретно.

Добрев вдруг почувствовал силу этого человека.

— Хорошо, конкретизирую.

Доктор Пеев вслушался.

— Вы спрашиваете, что я имею добавить к обвинительному акту. Такового намерения у меня нет. В нем слишком много нелепых обвинений в несуществующих провинностях, не доказанных вопреки истязаниям в полиции, не подкрепленных следственными материалами. Что же касается гипотез господина прокурора о шпионской и прочей предательской деятельности, то я открою большую скобку. О предательстве вообще. О предательстве в частности.

Может быть, Добреву надо прервать его? Но как? Когда? Ведь он не произнес еще ни одного оскорбительного слова. В зале напряжение. Доктор, выпрямившись, стоял у скамьи подсудимых и, снимая и надевая свои очки, говорил по существу.

— Предатели иногда любят перекладывать собственную вину на тех граждан, которые ценою жизни, с риском быть испепеленными в огне колоссальной несправедливости, рожденной самим строем, сущностью государства, стараются исправить последствия законного предательства.

— Предатели, чья сущность — не что иное, как раболепие, бесхребетность и политическая близорукость, могут быть облечены всевозможными видами власти. Они могут даже законодательствовать или просто применять законы. В таком случае порождается двойное беззаконие. В подобной обстановке деятельность прозревших людей дает сигнал — и тогда начинается расправа с этими патриотами.