Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Эмил с улыбкой разглядывал небо, низкие облака, раскачивающиеся верхушки голых деревьев.

— Вот как нас уважают, — сказал он громко. — Эскорт, как у царя.

Директор тюрьмы не выдержал:

— Твоя голова, Попов, так и хочет скатиться с плеч! Много болтаешь!

Эмил не обратил на эти слова никакого внимания. Он был поглощен облаками. Небом. Уже осень. Чудесная осень. Последняя для фашистов.

Один из надзирателей проверял, кого выводили и кого уже он передал агентам в машинах:

— Иван Стефанов Джаков!

— Здесь.

Джаков шел тяжело, медленно. Он знал свою вину перед царскими законами и свою невиновность перед народом. О, они не знают всего того, что сделали его отекшие от побоев руки.

— Иван Илиев Владков! — крикнул надзиратель.

Владков покосился на него краем глаза и, не удостоив ответом, сел в машину.

— Александр Костадинов Пеев!

Пеев, когда-то энергичный адвокат и политик с цветущим здоровьем, с трудом передвигал ноги. Остановился перед надзирателем, оглядел его с головы до ног и проговорил:

— Запомни меня хорошенько. Мы не будем зверствовать, как вы, но не простим вам даже мелкие обиды.

Надзиратель продолжал выкрикивать имена подсудимых:

— Бончо Цветков Белинский.

Белинский был болен и потому без конца кашлял. Он боялся, что болезнь эта вынесет свой смертный приговор раньше суда.

— Анна Рачева Димитрова!

Анна шла с высоко поднятой головой. Не смотрела ни на директора тюрьмы, ни на любопытных полицейских, ни на многозначительные подмигивания агентов, ни на солдат. Впрочем, она заметила, что двое из них с трудом удерживали спокойное выражение лиц. Она улыбнулась им, подняла левую руку, потому что за правую уцепилась ее мать:

— За победу, товарищи!

Агенты стали озираться, чтобы увидеть, кому предназначалось приветствие, но никто не дрогнул ни в строю полицейских, ни в строю солдат. Стоянка шепнула:

— Ой, сумасшедшая девочка! Мало ли мук приняла, дочка!

— Димитр Неделчев Димитров…

Бай Димитр шел следом за женой, однако его посадили в другую машину вместе с Манолом Божиловым. Он не мог спокойно смотреть на этого человека, убийцу Эмила Маркова и Эмила Попова, но сел рядом с ним и толкнул его. Божилов смущенно глядел себе в ноги. Обещали не судить, а били и били. Теперь же ведут на суд. В эту машину втиснули и нового человека, попавшего на процесс по линии Эмил Марков — Христо Лольов. Он сильно пострадал от побоев и поэтому без конца кашлял и вытирал кровь с губ.

Во дворе тюрьмы продолжалась возня и суета. Погруженных в машину снова проверили. Полицейские влезли к арестованным, щелкая затворами ружей. Снаружи на подножки встали агенты, сопровождающие машины. Власти, видимо, опасались нападения по пути к судебной палате.

Доктор Пеев требовал сообщить его семье день, на который будет назначен процесс, но прокуратура отказала. За день до судебного расследования он почувствовал, что на следующий день начнется комедия суда, и снова отправил через надзирателя свое требование прокурору сообщить жене дату. У нее есть документы, которые он хочет использовать на суде, и Пеев откажется давать показания при судебном расследовании, если не получит этих документов. Приказ был категоричным — никого не допускать на процесс и не сообщать его точную дату.

Директор тюрьмы приказал привести к нему в кабинет упрямого подсудимого.

— Ну говори, какие такие документы! Мы пошлем людей взять их у твоей жены!

— Я не верю болгарской полиции, а правосудию и того меньше.

Директор тюрьмы позвонил Гешеву. Тот запретил требовать документы у жены Пеева, но Антон Козаров разрешил, а потом по неизвестным причинам отменил свое распоряжение. Директор тюрьмы позвонил в министерство юстиции и в военное министерство, но там не знали, запретить или разрешить. Председатель суда отрезал:

— Пусть делают что хотят. У меня достаточно доказательств, чтобы повесить его при всех условиях!

Директор тюрьмы по-прежнему пытался заставить Пеева отказаться от своего намерения требовать документы, но потом вдруг махнул рукой и показал на телефон:

— Он у вас еще не отнят.

Доктор медленно поднял трубку и набрал номер. Затаил дыхание. Теперь он звонит в кабинете, куда уже больше никогда не вернется. Дверь открыта. Елизавета идет по ковру. Он видел, как она спокойно ступает, несмотря на пережитое.

Он слушал гудки. Вот она присела на стул, подняла трубку:

— Алло! — услышал он ее голос — Алло, кто говорит?