Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Это случилось с ним в субботу. До понедельника, первого рабочего дня следующей недели, оставалось две ночи, сегодняшние полдня и целый воскресный день. Хорошо, что получилось именно так. Хорошо, что он получил эту отсрочку. Хорошо, что он сможет подготовиться к встрече с врагом.

Периклиеву запомнилось удивленное лицо тюремщика, когда тот принес ему ужин. Он как раз прилег на постель.

— Вы разве не получили указания? Запрещено ложиться или садиться на постель с семи утра и до двадцати часов вечера! Если еще раз замечу это, отправлю в карцер и лишу пищи!

Пища. Кофе — коричневая кисловатая жидкость. Вместе с кофе давали тонкий, не толще карандаша, ломтик хлеба — смесь грязи и шелухи. Ломтик этот смазывали едва заметным слоем безвкусного повидла. Иногда повидло заменяли маргарином.

На обед приносили похлебку. Хлеба не давали.

На ужин было то же, что и на завтрак. Режим питания был рассчитан на то, чтобы уже на третий день подследственный почувствовал, что умирает с голоду. Через десять — пятнадцать дней наступала жуткая слабость. Головокружения. Периклиев слышал об умирающих с голоду в Освенциме и Бухенвальде. Теперь испытывал это сам.

Нельзя садиться на постель. Нельзя ложиться. Нельзя стоять у двери. Нельзя вставать на стул, потому что тогда будут стрелять по окну. Нельзя стучать в дверь — изобьет дежурный. Свои просьбы он может высказать тюремщику только вечером, а тот доложит об этом, если найдет нужным, и причем тому, кому захочет.

Следствие началось в девять часов утра тридцать первого мая сорок третьего года.

Из камеры Периклиева забрал один из тех, кто арестовывал. Он долго вел его по коридорам, шептал пароль постовым полицейским у шести запертых дверей, разделявших этаж на семь отсеков. С этажа на этаж они переходили также после того, как конвоир шептал пароль постовому, и тот открывал закрытую на ключ дверь. Охрана! Охрана, от которой нельзя отойти ни на шаг. Все пути к свободе отрезаны.

В канцелярии находилось двое следователей. Как зовут одного из них, он узнал по тому, как к нему обратился другой следователь:

— Герр Верк… болгарин…

Герр Верк, видимо нацист из «старой гвардии фюрера», нахмурился. Уж не вспомнил ли он о другом болгарине в Лейпциге десять лет назад? Периклиеву показали на стул.

Допрос начался с обычного установления личности и требования объяснить причины, которые привели его в Германию. Спросили, каковы цели пребывания его в Берлине, городе, подвергающемся беспрерывным бомбардировкам, ведь он мог уехать в какой-нибудь другой город, например, в Мюнхен или, скажем, в Грац в Австрии. Периклиев заранее не подготовил ответов. И все же, имея некоторые знания в области права и зная в какой-то степени немцев, Периклиев старался заставить их думать, что он искренен с ними или же не имеет представления о том, что они хотели бы узнать.

Верк не имел оснований не верить ему. Тем более что список своих знакомых в Германии Периклиев представил тотчас же. Он не преминул упомянуть и случайных знакомых, с которыми ему пришлось столкнуться. Да Периклиев и не имел связей с людьми, чьи имена могли бы скомпрометировать его перед полицией. Большая часть перечисленных им людей пользовалась безупречной, с точки зрения гестапо, репутацией.

Верку было значительно легче допрашивать «своего болгарина» из-за обстоятельства, которое произвело на него очень сильное впечатление, настолько сильное, что он поделился со своим непосредственным начальником:

— Герр полковник, он, в сущности, разговорчив и ничем не напоминает своего земляка из Лейпцига Димитрова.

Полковник пожал плечами. Для него не имело значения, на кого похож этот интеллигентный человек с эрудицией ученого финансиста. Было важно установить, есть ли у него связи с кем-нибудь из советских разведчиков в Берлине и какая существует связь между ним и событиями, подсказанными докладом доктора Делиуса адмиралу Канарису. С событиями, которые могли бы привести к полной большевизации болгарского генерального штаба или чему-то подобному. Самое важное, разумеется, — добиться от арестованного признания своей вины. Гестаповцы не располагали никакими разоблачающими материалами, кроме нескольких книг. Они могли бы послужить основой для шифра, но специалисты и после повторного осмотра не нашли в них ничего подозрительного. Обвинение в шпионаже в пользу советских вооруженных сил на основании переписки этого болгарина с земляком из Софии не являлось чем-то таким, чему следовало придавать значение.