Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

«Интересно, управление общественных работ входит в ведомства левой руки?» — подумал я и прошёл на мост.

— Изволите посмотреть? — старшина мастеровых подскочил ко мне.

— Без сопровождения, — ответил я как можно строже. — Занимайтесь своим делом.

Все взгляды вонзились в меня.

Кроме меня, на мосту никого не было. Ветер трепал жёлтые и зелёные полотнища с названиями частей трактата «О верности долгу», внизу трогательно бились разноцветные ленты с цитатами оттуда же. Я сразу же обратил внимание на ярко-голубую, третью по правой стороне:

А по канту — линия непонятных закорючек. Тех самых.

Я отвязал ленту и вернулся к рабочим. Старшина нервно сглатывал:

— Что-то не так?

— Кто и когда это привязал?

— С утра работы было много, и мы предлагали тем, кто шёл из города по делам, помочь нам. На удачу в пути.

— Ага, за деньги. По два фэня лента, — засмеялся начальник караула.

— Устроили балаган, — сурово процедил я. И добавил, что ленту я забираю.

Учитель Яо как раз подошёл. Мы вместе пошли по белёным камням. Он — чуть позади, молча читая послание от дочери; я — впереди, выискивая глазами новые зацепки. Когда мы дошли до башенки на противоположном конце моста, он негромко сказал:

— Лучше вернуться домой. С ней всё будет в порядке.

Я обернулся, не веря своим ушам.

— Она пишет, что воодушевлена вашей догадливостью и просит не идти дальше. Пишет, что справилась бы и одна, но за нею увязался, как она выразилась, «сторожевой пёс».

— И всё?

— Для вас — да.

Значит, было и ещё что-то, но не для меня. Что-то, что вполне успокаивало господина Яо. Секунд на десять повисла пауза. Сколько мыслей, судорожных, еле связанных, резких, оборванных мыслей пронеслось в моей голове за это невообразимо долгое время. Сам от себя не ожидая, я спросил у Яо, не знает ли он некоего Лю из области Вэй.

— Лю — фамилия распространённая. Но если вы о «тайных учёных», то в Вэй никакого Лю у нас не было.

Рабочие одну за другой перебирали ленточки на мосту. Когда я шёл мимо них, они складывались пополам. Старшина порывался что-то сказать, но я только отмахнулся — чем, наверное, испугал его ещё больше. И снова, снова, как весь этот день, ловил шёпот за своей спиной: «Вы слышали?», «Вы знаете?», «Вы поняли?» День едва перевалил за половину, а из меня уже словно вынули душу и заполнили её место густым шелестящим шёпотом.

Мы покинули Дуншань в самый день прибытия «матушки Кён» — может быть, за час или за два до её входа в город. По стечению обстоятельств, когда в управу пришло извещение о смерти Пэк Ханыля, мужчины обоих шатоских родов были тут же, на площади Высочайшего Благоволения. Господин Чхве давал нам последние наставления, не скрывая недовольства: новость пришла слишком поздно и слишком рано одновременно. Схожие мысли, пусть о другом, были и у меня. Прояви судья Цао чуть больше расторопности, и мы уже сейчас могли бы влиять на расследование, а я хоть на что-то отвлёкся бы от постоянного беспокойства о Мэйлинь. Чуть меньше — и Пэки успели бы освежить в памяти заветы Люй-цзы и напитаться общим верноподданническим экстазом, а я, быть может, встретился бы с загадочным господином Лю, который так и не навестил меня в эти дни. В иное время я, может быть, сам бы навёл о нём справки, но сейчас по ряду причин опасался это делать, и всё, что у меня было, — это треугольная визитная карточка:

Ни Юйкоу, ни ближайшие окрестности в отцовских стихах не значились, а чьим поверенным и в каких делах являлся мой таинственный гость, можно было только гадать.

Пэк Кванмин, с которым нам предстояло провести не меньше недели, оказался немногословным коренастым человеком с короткими крепкими руками и ногами. Насколько я знал, ему было за шестьдесят, но выглядел бы он гораздо моложе — если бы его широкое мясистое лицо не было перекошено апоплексией. Что уж говорить о том, чтобы считывать с него мысли простодушного деревенского жителя! Когда префект, вызвав его в присутствие, сообщил о том, что произошла трагедия и нужно отправиться в Ю для опознания тела, Кванмин коротко ответил, что все вещи при нём и он готов.

Господин Чхве отправил с нами двух слуг (кажется, братьев — но настолько незаметных, что сейчас я не вспомню ни внешности, ни имён), но, вопреки моим ожиданиям, не дал нам в сопровождение ни кого-нибудь из удальцов, ни даже бестолкового сторожа из управы. Единственным хорошо вооружённым воином оказался юский пристав, принесший послание от Цао, — человек, в котором удивительным образом уживались назойливость и высокомерие. Всю дорогу он не оставлял нас в покое, совал свой длинный язык и оттопыренные уши в любую беседу, но при этом всем своим видом, показывал, что ему на нас наплевать. Обсуждать подробности дела и мысли по ходу расследования в такой компании было невозможно, но само поведение нашего попутчика красноречиво говорило о том, что всё складывается не в нашу пользу. Не иначе как судья, заранее торжествуя, известил окружающих, что Чхве зажат в угол, и его слуга решил, что церемониться с нами не стоит.