Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 2

– Чтоб не было ухода в пути беглых к разбойникам, князь Михайло, посланы с Разиным доглядчики порядку в дороге… Знаешь ли оное?

– Нет, воевода-князь! Уже как хочешь, а за стрельцами глядеть не мое дело.

– Дело не твое, наше обчее… А слышал ли, что служилые и стрельцы бегут в козаки?

– Того не ведаю, брат!

– Не ведаешь? Вот то оно! А не глядел ли ты, Михайло князь, пошто мирные государевы татарски юрты с улусов своих зачинают шевелиться – на Чилгир идут?

– Ой, брат Иван! Татара зиму чуют… скотина тощеет, корму для прибирают место…

– Кому для? А не доглядывал ли ты, брат, пошто калмыки с ордынских степей дальные наезженные сакмы кинули, торят новые и новые сакмы ведут все на Астрахань?

– Нет, того я не знаю!

– Ты мало знаешь, князь Михайло! Конницу рейтаров верстай, то гоже нам.

– Что-то от меня таишь, брат Иван Семенович, а пошто?

– Пожду сказывать… Погляжу еще, думаю – тебя же оповещу: думаю я крепить Астрахань, и ты мне в том помогай.

– Ну, братец Иван! Астрахань много крепка, лишне печешься.

– Буду крепить город! Ты поди на свои дела – позову, коли надобен будешь.

Атаман, одетый в есаульский синий жупан с перехватом, в простой запорожской шапке, сидел на ковре; задумавшись, тряхнул головой, позвал:

– Гей! Митрий!

Из-за фараганского ковра другой половины шатра вывернулся молодой подьячий, одетый казаком.

– Садись! – Казак сел. – Двинься ближе! – Бывший подьячий придвинулся. Разину видно стало ясно его лицо с рыжеватой короткой щетиной усов, с царапиной на лбу. – Это кто тебе примету дал?

– Я, батько, служил у воеводы, а ходил в таборы и к тебе грамоты писать… У воеводы есть такая сука, доводчик, Алексеев зовется, стал меня знать на тайном деле. И раз лезу я этта скрозь надолбы, а меня кто-то цап, да копыта у его сглезнули… Сунул его пинком в брюхо, он за черева сгребся, сел и заорал коровой. Я же в город сбег, укрылся…

– Вишь, заслужил! Чем же ловил он тебя?

– Должно, крюком аль кошкой железной…

– Ловок ты, да сойти к нам пришлось… Мы не обидим, ежли чужие не убьют… Исписал ли грамоты в море на струги?

– То все справлено, батько! Окромя тых, калмыкам исписал, как указал ты… На стругах Васька орудует – уж с устья к Астрахани движутся струги…

– То знаю я!

– Голов стрелецких перебили, к тебе мало кто не идет – все, а Васька хитер и говорить горазд, немчинов разумеет!

– Ладные вы мне попали, соколята! Вот, Митрий, пошто ты занадобился: вечереет, вишь, ты иди в слободу, что у стены города крайняя стоит, глянь в хату – нет ли огню? Только берегись! Сторожко иди… Воевода сыщиков пустил, не уловили б… Дойдешь огонь, пробирайся туда с оглядкой, дабы не уследили…

– Знаю, батько!

– В хате живет стрелец, вот на. – Атаман снял с пальца золотой перстень с ярко-красным лалом, подал парню. – Узорочье это дашь стрельцу, скажешь: «Чикмаз, атаман ждет».

– Я стрельца, батько, знаю – Гришкой звать.

– Добро! Ты у меня золотой…

– Сыщикам обвести не дам себя – в лицо иных помню.

– Тоже не худо! Ежели нет Чикмаза в хате, проберись тайными ходами в Астрахань… ворота, поди, заперты. Оттого тебя шлю, что город с неба и с-под земли ведаешь.

Бывший подьячий встал:

– Я, батько, едино где доберусь Чикмаза!

– Идя к месту, возьми рухледь стрельца, то посацкого – там вон в сундуке, лицо почерни: был подьячим, подьячие много народу ведомы.

Парень оделся стрельцом, нацепил саблю. Атаман поправил его:

– Лучше б взял бердыш, саблю не знаешь, как носить, подтяни кушак… саблю не опускай низко.

– Ништо – я с саблей иду.

Переодетый ушел. Атаман задремал, привалясь на подушки. Старик сказочник, кряхтя и ощупываясь, вышел из-за ковра, неслышно шагая в валяных опорках, высек огня, зажег свечи. Атаман на огонь открыл глаза, обмахнул лицо рукой, встал:

– Дид! Тут хозяйствуй… Кто нужной зайдет в шатер, прими… Пуще гляди, не давай лазать в ларец – там грамоты…

– Я, батюшко атаманушко, знаю, строго зачну доможирить…

– Хочешь вино, мед – пей, не упивайся много!

Поправив шапку, атаман вышел. Тьма, надвигаясь краем неба, светлела – с низин от моря вставал крупный месяц. Разин шел медленно, будто нехотя, к дальнему шатру, черному на тускло сверкающем фоне солончака.

Толстая свеча горела, на нее летели какие-то мухи, облепляя копоскими точками наплывшее сало. Во весь шатер лицом вниз лежал большой человек в малиновой рубахе без пояса. Могучая спина черноволосого, топырясь, вздрагивала, будто он рыдал беззвучно.