Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 2

– Мить, воевода! Сними щеколду!

Подьячий поднял сваленную на пол скамью, сел за стол, мазнул широкой ладонью по лицу, стирая пот. Другой пошел к двери; воевода повторил стук строго и раздельно. Алексеев вылез на место, взялся за бумаги.

– Годи, черт! Ужо за язык…

Алексеев, читая грамоту, тихо ответил:

– Ась, седни что было, не умолчу…

– Доводи – черт тя ешь!

Воевода, глядя тусклыми глазами вдаль, прошел по палате, не замечая, не слыша подьячих, и неспешно затворился в воеводской горнице. Деревянная постройка гулка, Прозоровский из-за двери позвал:

– Алексеев!

– Чую, ась!

Старший подьячий, неслышно пройдя к воеводе, плотно припер двери.

– Быть нам битыми!..

– Убить его, Митька, да бежать!

– Чем здесь, краше атаману писать прелестные письма.

– Уй, тише ты-ы!..

Из горницы донесся голос:

– Сядь, слушай, что буду сказывать!

– Чую, ась, князинька!

Все до слова слышно было в Приказной. Воевода говорил гнусавя, но громко и раздельно:

– Пиши! «Грамота атаману Степану Разину от воеводы астраханского, князя Ивана Семеновича Прозоровского». Что-то перо твое втыкает?

– Кончил, ась, я, князинька!

– «Не ладно, атаман, чинишь ты, приказывая мног народ беглой к Астрахани, и надобно тебе распустить, а не манить людей, чтоб тем не чинить нелюбья от великого государя, и ехати тебе вскорости в войско донское, чего для службы в войске за многая вины своя перед землей русской и великим государем. А послушен станешь старшине войсковой, великий государь вменит нелюбье в милость тебе. За тое дело, что ныне на Астрахани князь Михайло Семенович на тебя во хмелю бранные слова говорил, то ты, атаман Степан Разин, в обиду себе не зачти… Мног люд, стекшийся к Астрахани, опасен ему, хмельному, стался, и тебе он хотел говорить, чтоб ты, распустив мужиков, калмыков и иной народ, снявшись со становища, ехал бы в войско донское… Я же непрошеному попущению много сердился и перед князем Семеном Львовым за бранное неучтивство бил челом. Нынче сдай ты, атаман, струги, пушки да снимись в путь поздорову, мы же тебе с князь Семеном перед великим государем верные заступники и молители будем!»

– Исписал? Добро! Дай-ка грамоту, я подпишусь!

В палате подьячий шепнул:

– Мить! Скинь сапоги, слушай… чай, доводить, сука, зачнет?

Младший, быстро сняв сапоги, подобрался к дверям. За дверями Алексеев тихо наговаривал:

– Беда, ась, князинька! От служилых лай, да седни подьячие Васька с Митькой норовили меня бить, и ты вшел, закинули… Едино лишь за то, что дал запрет: Митька на полях челобитных с отписками марает похабны слова. Хуже еще Васька: на черной грамоте игумну Троецкого исписал голое гузно; оное после, как я углядел, из вапницы [92] В а п ы – краски; в а п н и ц а – род чернильницы с краской. киноварью покрыл, борзописал на том месте буки слово, тем воровство свое закрасил и завилью золотой завирал. Митька же ходит за город в татарские юрты и, ведаю я, походя вору Стеньке Разину прелестные письма орудует… Про атаманов, мурз судит, что взяты на Астрахани…

– Ты, Петр, до поры подьячих тех не пугай… Сойдет время, Митьку того для велю взять в пытошную и допросить с пристрастием… Ваське – батогов!

Подьячий, спешно обуваясь, дрожал.

– Ты што, Мить?

– Довел: тебе батоги, меня пытать.

– Не бойсь, седни же в ночь бежим к козакам.

Дверь отворилась, мелькнул воевода за столом с рукой в перстнях, упертой в бороду… Подьячий Алексеев, тая злую улыбку на желтом лице, деловито шел к столу Приказной, стараясь не глядеть на младших.

До времени, как быть золоченому широкопалубному паузку на Волге, она не носила на волнах столь разряженного суденышка, хотя бы мало похожего на атаманское с золотыми из парчи парусами. Большой царский корабль, недавно приведенный к Астрахани из Коломны, казался нищим с белой надписью на смоляных боках «Орел». На нем, на мачтах и реях, серые паруса плотно подобраны, железные пушки по бортам выглядывали ржавыми жерлами, из гребных окошек неуклюже торчали тяжелые лопасти весел. Усатый немец в синем куцем мундире с медными пуговицами по груди до пупа стоял на носу, курил трубку и, сплюнув в Волгу, сказал:

– На, jetzt wird was. Die Rauber legen sich goldene Kleider an [93] Что-то будет. Разбойники наряжаются в золотые одежды. .

Обернулся к палубе, крикнул:

– Гей, пушкар, гляди – пушка!

Разряженная лодка, огибая корабль, проплывала мимо: на гребцах парчовые и голубые бархатные кафтаны, красные шапки в жемчугах, с кистями, чалмами, намотанными поверх шапок. Кто-то поднял голову на высокую корму черного корабля, крикнул, заглушая плеск волн: