Алексей Козлов: Джунгли Блефуску. Том 1. Великие мормонские трусы

© Алексей Козлов, 2016

ISBN 978-5-4483-0750-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор с прискорбием сообщает, что персонажи, разбредшиеся по миру и убедившиеся в собственной безнаказанности, совершенно вышедшие из-под его контроля теперь сами выбирают, как им жить, что им делать и что говорить, а посему он, автор, изрядно помучившись с ними, раз и навсегда снимает с себя всякую ответственность за речи и поступки этих разочаровывающе-маргинальных существ, глупых существ, ужасных существ, неисправимых существ, отвратительных существ, ибо во многом не соглашается со взглядами и речами вконец обнаглевших персонажей, а заткнуть им рот и себе уши не может в силу господствующей тенденции и демократического духа величайшей в мире эпохи. Времена теперь такие, демократические! И если ты не займёшься политикой, политика всё равно займётся тобой! Вот что я теперь думаю! А вы как хотите! Я за всех не в ответе!

«Вы знаете эту чудесную историю про ослика Линкольна. Нет-нет, вы наверно осведомлены об ослике Вашингтона, а об ослике Линкольна ровным счётом ничего не знаете, да это как говорят в Бердичеве две большие разницы – ослик Линкольна и ослик Вашингтона. Единственное, что связывает этих двух ослов, так это то, что они оба были умнее своих хозяев».

Ночью мне приснился странный сон.

Это был ужасный сон, но никогда я не чувствовал такой завораживающей приязни и привязанности ко всему тому, что проносилось теперь пред моими глазами.

Как будто я поехал на дачу, ближе к пятнице, кажется, и уже вроде бы иду по зелёной лесной тропинке через лес, радуясь песням птиц и шороху ветвей в вышине. Легки мои ноги! Чиста голова! Песня рвётся из моего юного сердца!

Да только тропинка к моему дому какая-то странная, по какой я никогда не ходил.

И вдруг вижу маленькую, жалкую избушку. Её и заметить-то сложно было! Два оконца, освещённых изнутри, и вход посредине – дощатое решето. Избушка такая, какие я видел в детстве, когда смотрел добрые мультики про Белоснежку или Дюймовочку. Тогда я плакал над этими сказками, просиживая целые часы перед книжкой, от которой ждал всё новых и новых чудес.

И я устремляюсь, сам не зная почему к этой избушке, может быть потому, что всю жизнь мечтал встретить свою Белоснежку или Дюймовочку, чтобы полюбить их и отдать им своё холодное сердце. А потом ввести в замок на горе, где не смолкает музыка и цикады. Отчего-то мне понятно, что именно в этой избушке живут Белоснежки и Дюймовочки! Вот зуб даю – живут!

Я лезу через всякий чертополох, завалы, чащобы, сквозь которые никогда и никто здесь не мог пролезть, перелезаю через какие-то окопы, канавы, перескакиваю несколько покосившихся загородок с повешеннвыми на них кувшинами и уже подхожу к ставшему огромным дому, окна которого которого освещены нестерпимо, колонны уходят прямов небеса, раздвигая устремлённые вверх дубовые вековые стволы, как вижу, о господи, что это, что это вовсе не дом в лесном мраке с горящими окнами, а морда колоссальной очковой змеи, уже начинающей поднимать от земли тяжкую как скала пятнистую голову и раскрывать пасть. И уголки пасти у неё нежно-розового цвета и из них капаетгорячая смоляная слюна. А в пасти у неё только два зуба, каким может позавидовать любой японский экскаватор, белые до ослепления, мега-зубы с маленькими дырочками на концах, и из этих маленьких дырочек бьют голубые фонтанчики смертельного яда.

И глаза у неё были умные-преумные, каких не бывает даже у святых!

Маленькие шустрые ангелы летали около ядовитого фонтанчика, прочерчивая мягкие линии во мраке и окунали в звонкие струйки свои золотистые стрелы, а потом стреляли из больших красивых луков в матовую чернь листвы. А потом летели во тьму и возвращались оттуда со стрелами, пронзившими твёрдую зелень листов. Золотые жолуди на алмазных листьях были им наградой за доблесть.

Самое страшное заключалось меж тем в том, что гигантская Змея давно заметила, как я с радостью устремляюсь поближе к её сиющим ослепительным, как фантастические алмазы глазам. Пока я сражался в колючками, корнями и ветром, преграждавшим мне дорогу, уж казалось, сто лет прошло!