Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 2

Чертя белесыми полосами безграничную сплошную синеву, слитую с синим небом, идут струги, волоча за собой челны, по Хвалынскому морю. Ревут и скрипят уключины. Паруса на низких смоленых мачтах подобраны, и кое-где на черном треплются флаги. Караван Разина растянулся далеко, хвост судов исчезает в мутной дали. Спереди назад и сзади наперед изредка идет перекличка:

– Неча-ай!

– Не-е-ча-а-й!..

В синей дали чернеют точки островов.

– Ладно ли идут струги?

– На восток идут, есаул!

– Острова зримы? Островов тут не должно быть!

В глубоком чреве большого струга на нижней палубе, устланной ковром, лежит атаман с названым братом, Сережкой Кривым. В трюме, мотаясь, горят свечи, падают, гаснут и, вновь зажженные, вспыхивая и оплывая, горят. Узкие окошки в трюме затянуты пузырем; в окошки бьет волной, барабанят дробно брызги. Названые братья пьют из глубоких чаш, разливая на кафтаны хмельной переварный мед. Боярский сын Лазунка, чернобородый, в зеленом полукафтанье с петлями поперек груди, возится в сундуках, плотнее составляя медные кувшины с вином. В углу трюма болтыхаются смоляные бочонки с медами, вывезенные Сережкой в дар атаману с родины, – «переварный крепкий» да «тройной косатчатой», связанные в рогожках веревками, чтоб море не катало их по трюму.

– Чаяли меня, брат Степан, воеводы не пустить в море, да на Карабузане я таки с робятами шатнул одного – стрельцы от бою расскочились, а голова ихний еле душу уволок… Я же к тебе сшел с людьми да подарками… – Говоря, Сережка, вытянув шею, вслушивается в плеск волн; блестит в его правом ухе крупное золотое кольцо с яхонтом.

– Чего, Сергей, как будто конь к погоде, голову тянешь?

– Чую я и мекаю, Степан, что не острова углядели на море наши, – то каторги с Гиляни.

– Очи есть у дозорных, пей!

– Пью, пошто не пить? Да море я гораздо знаю, и слух к ему у меня нечеловечий… Будто скрозь сон битву – чую голоса.

– Пей же! Не плещет море, а то ко рту не донесешь… Скажи, – ты как видок на моей свадьбе должон все доводить, про жонку: что там моя Олена?

– Взялся, знаю… Батько хрестной, Корней атаман, с любовью к ей лезет, дары дарит…

– Сатана! Ну, она как?

– Да ништо! Держит себя, дары берет, а держится… Робята у тебя – ух! Старшой, Гришка, удал и ловок, хоть в море бери, а малой крепыш буде козак… Ну, Фрол, твой брат, – баба старая… ничего ладного… Домрой бренчит песни, по свадьбам ходит… Пра, Степан, во заговорило, чую – то каторги!

– Пьем! Ухо мое тож дальне чует… не векоуша – и я чую.

– Должно, наверх?

– Пей, идем!

Вверху в синеве и черном по бокам стругов машутся черные головы, скрипят уключины, им невпопад подпевает море. По синей ширине, смутно белея, крутятся кольца волн и кудри пены. Порой, на темном пологе качаясь, вскипает светлая голова в серебряной кике с алмазными перьями. Явственны вдали черные точки. По-звериному на высоком носу струга, лежа на животе, Разин с Сережкой глядят вдаль, втягивая грудью запахи моря и ветра; иногда несет на них жилым.

– Чуешь?

– Слышу, Сергей!

– И дух жилой?

– Чую! – Разин встает, по каравану гремит: – Не-ча-а-й!

– Не-ча-а-й!

– Соколы! Где есаулы?

– Батько, есаулы в переднем стру-у-гу! На энтом един спит крепко – Мокеев Петра, и добудиться боязно, со сна дерется, а бой его сам ведашь. Ужо коли спробую!

– Не шевели Петру – пущай, кличь иных!

Казак, стоявший в синеве и ветре, черный, двинулся вдоль борта, тычаясь в головы гребцов.

Разин, тронув за плечо Сережку, сказал:

– Сила, брат Сергей, у того Петры едино как веком у запорожца Бурляя, – коня с брюха здынет!

– Э, брат, – отколь такой?

– Сшел от воеводы на Волге, в бой идет, как домой. И младень умом – всему рад. Седни дал ему резную запану – медь золочена, так он чуть не в землю зачал кланяться… Робенок, а сила страшная.

– Добро! Силу почитаю…

Раздался длительный разбойный свист. Свистел казак, сзывая есаулов, – свист заглушил скрип уключин. На свист послышались крики:

– Идем!

На струг к атаману полезли, мутно белея головой, Иван Серебряков, за ним человек ниже ростом, и голос Ивана Черноярца:

– Где атаман?

Волоцкий, привычно щелкая в ножнах саблей, Рудаков на кривых тонких ногах, высокий и тощий. Последней поднялась на борт стройная фигура в черном от сумрака полукафтанье – Федор Сукнин. Есаулы обступили Разина. Разин, повернувшись к хвосту каравана, подал голос, и по всему длинному ряду судов загремело: