Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

— Проваливай во имя бога, или я заставлю тебя посторониться, исчадье ада!..

Но крусета лишь рассекала воздух, отскакивая от камней — только искры летели, а Кадэхос рвал его когтями, повалив на спину прямо на каменистую дорогу. Дед в бешенстве вскочил, но снова упал. И так продолжалось до тех пор, пока он не вспомнил услышанного от кого-то мудрого совета… Повернув крусету и угрожая чудовищу крестовидной рукояткой, дед воскликнул:

— Проклятый, ты победил острый нож, но тебя победит крест!

Кадэхос вмиг испуганно попятился, хрипло завыл и, забравшись на ограду, принялся рычать на деда. Дед пошел дальше — и Кадэхос последовал за ним как тень. Так со своим спутником-страшилищем дед добрел до калитки собственного дома.

Вот что рассказывал мой дед в ту ночь, утверждая, в довершение всего, что под развесистым деревом манго [7] М а нго — тропическое фруктовое дерево. , возвышавшимся напротив дома, по ту сторону дороги, все еще сверкают, как огромные светляки, глазища лютого зверя.

— Вот как… В чем же тут дело, Росендо? Очень бы мне хотелось поглядеть на этого Кадэхос, — сдается мне, что твои раны больше похожи на порезы, чем на царапины от когтей зверя, — насмешливо приговаривала бабушка и, закончив перевязывать мужа, добавила: — Проклятый Кадэхос! Он тебя всего разукрасил, как в прошлый раз, когда взбрело тебе в голову вместе с братом и друзьями, такими же сумасбродными, как и ты, отправиться разгонять собрание каких-то сивилистов… [8] Сивилисты — члены буржуазной, так называемой гражданской партии («партидо сивиль»). Верно ведь, Росендо?

…Оросительный канал, протекавший по участку деда в Эль Льяно, был правым рукавом основного, более крупного канала, отведенного от реки Брас иль; разветвлялся он как раз у нашей изгороди, и второй рукав его тянулся на юг, снабжая водой другие участки и поля.

Когда дед решил построить трапиче [9] Трап и че — небольшой пресс для выжимания из стеблей сахарного тростника сока, из которого варят домашний паточный сахар — «д у льсе». Приводится в движение быками или водяным колесом. , то, по предварительным подсчетам, оказалось, что воды в его оросительном канале не хватит, чтобы привести в действие колесо, — значит, необходимо углубить русло. Однако это грозило причинить ущерб соседям, пользовавшимся водой из другого канала: там количество воды неизбежно уменьшится в той пропорции, в какой оно увеличится в канале деда. Итак, не было надежды добиться согласия соседей, уже не говоря о разрешении властей.

Все же дед соорудил свой трапиче, и воды у него оказалось как раз столько, чтобы приводить в движение колесо. Однако никто никогда не мог доказать, что он нарушил порядок распределения воды!

Что верно, то верно — доказательств тому не было, но долгое время соседи старательно обходили, как только дело шло к ночи, то место, где разветвлялся большой канал. Они даже привыкли пораньше ложиться спать, лишь бы не видеть страшного призрака, появлявшегося по ночам в этом проклятом месте.

Вскоре во второй канал стало поступать меньше воды.

В действительности же мой дед из простыни, выдолбленной тыквы и свечи смастерил «призрак» и с наступлением ночи подвешивал его к ветви старого дерева пор о, что росло у развилки оросительных каналов. Обезопасив себя от нескромных взглядов, дед ставил щит, чтобы отвести воду из своего канала в другой, зажигал фонарь и преспокойно принимался с помощью брата за углубление русла на своем участке. Перед рассветом он убирал щит, снимал и уносил с собой «призрак», а на следующую ночь возобновлял работу.

Я решил поведать об этих историях былого, взятых наугад из множества других, ибо они рисуют жизнь старых Рамиресов из Эль Льяно.

Родился я в Эль Льяно, близ Алахвэлы, в январе 1909 года.

Когда я пытаюсь восстановить в памяти самое далекое и затаенное, передо мной возникает воспоминание — туманное, почти призрачное — о сельской вечеринке в разукрашенном, ярко освещенном зале и о смутных безликих тенях, кружащихся в танце. Какой-то мужчина держит меня на руках — это мой отчим, а праздник устроен по случаю его женитьбы на моей матери. Затем всплывает неясное воспоминание о дальнем пути по тропинке среди высоких гор с крутыми обрывами, где все подернуто тончайшей пылью, сверкающей серебром под лунным светом. По тропинке шли женщины, среди которых, по-видимому, была и моя мать, несшая меня за спиной. Женщины, крайне возбужденные, спешили, а чей-то пугающий голос повторял: