Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

Но едва успел Педро до него дотронуться, как разом почувствовал, что перед ним не человеческое существо. А оно как взвоет — и бух в воду! Бросив крусету, Педро одним прыжком очутился у нашего дома и только успел захлопнуть дверь, как за ней послышалось тяжелое сопенье и возня. Злой Мико [14] Злой М и ко — по народному поверью, фантастическое животное в виде огромной, безобразной обезьяны с красными глазами и черной шерстью. — это ведь был он — чуть-чуть не выломал дверь, а ворвись он в дом, тут и мне несдобровать бы. Так и остался на двери след его лапы, точно кто раскаленным железом выжег. А все это стряслось с Педро потому, что был он непослушным и драчуном…

Потрепав меня слегка за ухо, старушка добавила:

— Если ты, Маркос, не прекратишь драк, то с тобой может то же самое приключиться, хоть ты и не ожидаешь…

Все это прабабка рассказала, чтобы припугнуть меня, но сама-то она едва ли верила в подобные побасенки. Она знала, что все Рамиресы славились своей отвагой, и об этом охотно вспоминала.

Прабабка моя, уже дряхлая, часами сидела под навесом дома в своем любимом кресле, обтянутом оленьей шкурой. Она жила вместе с внучкой Авророй, побочной дочерью брата моего деда, которую приютила еще маленькой.

Аврора к тому времени превратилась в высокую, статную и жизнерадостную девушку, которой нравилось похвастать своей незаурядной силой. Меня она любила и баловала, но уж очень надоедала; когда я попадался ей в руки, она играла со мной, как кошка с мышкой; всякий раз выходил я из этих игр весь в ссадинах и синяках. Поэтому я старался улизнуть от нее, а если мне это не удавалось, отплачивал ей по-своему.

Аврора страстно любила рыбную ловлю: всегда после дождя она брала удочку, накапывала червяков и шла через плантацию сахарного тростника в поисках тихой заводи на канале. Я следовал за ней. Как только она забрасывала удочку, я начинал вопить во всю глотку, чтобы помешать ей ловить рыбу. Она не выдерживала и кричала:

— Знаю, зачем ты пришел пугать барбудо [15] Барб у до (бородач) — лишенная чешуи рыбешка с длинными щетинистыми усиками. , разбойник! Убирайся-ка отсюда! Так и быть, подарю тебе самую большую из всех, что поймаю, только уйди.

Ей приходилось держать слово: поджидая ее всякий раз вместе с прабабкой, я приставал к ней и напоминал об обещании.

Мне доставляло удовольствие доводить Аврору до белого каления, и я частенько принимался при всех дразнить ее женихом, который ухаживал за ней в те дни. Очень хорошо помню этого жениха, за которого Аврора несколько позже вышла замуж: смуглый юноша с черными вьющимися волосами. Летней ночью, когда все засыпали, он приходил с гитарой под апельсиновые деревья, что росли у нашего дома, и пел чудесные песни любви.

Мне очень нравились эти серенады. Заслышав, как он перебирает струны гитары, я поднимался на цыпочки и выглядывал в окно: луна заливала бледным светом двор и устланную пылью дорогу, играла в листве деревьев. А в тени апельсиновых ветвей стоял влюбленный — с платком на шее, кинжалом за поясом и гитарой в руках — и напевал:

Такими задушевными и непосредственными были все его песни — старинные, ныне уже забытые песни былых времен. Память моя до сих пор хранит эти милые, трогательные, простые слова.

С детства я был неутомимым выдумщиком и любителем самых безрассудных затей. Осуществлением одной из таких затей я занялся на трапиче: решил разводить раков.

Не знаю, как и когда пришло мне это в голову, однако помнится, что было у меня отгороженное камнями и палками местечко в укромном уголке на берегу канала ниже мельницы, и вот там-то держал я раков, принося сюда каждого пойманного мною во время ежедневных вылазок. Таким образом удалось мне собрать множество раков — одни были громадные, другие совсем малюсенькие. Долгими часами я мог созерцать их и даже пытался дрессировать, лелея невероятнейшие надежды, мечтая о том дне, когда раки размножатся до такой степени, что я создам могущественную рачью армию, послушную моему голосу, исполняющую все мои прихоти… Не понимаю, что я собирался делать с этой непрестанно копошившейся кучей, но, во всяком случае, к моим ракам питал я почти такую же любовь, какую испытывал отчим к своим шумливым пичужкам.

Как-то, в роковой для меня день, старшие обнаружили рачий садок, но ничего мне об этом не сказали. Под вечер, повиснув на воротах и раскачиваясь взад и вперед, я вдруг заметил, что из дверей мельницы выходят крестьяне, которые привезли кукурузу. Они подошли к воротам — и я оледенел от ужаса: на перекинутой через плечо палке болтались нанизанные, точно бусы, все мои раки! Я перепугался еще больше, услышав слова одного из крестьян: