Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

— Нам повезло! Они очень хороши, если их поджарить да потом съесть с кукурузной лепешкой…

В этот вечер я не мог сдержать потока горьких слез — я оплакивал бесславную кончину моих злополучных раков!

Глубокая печаль не покидала меня несколько дней и смягчилась, лишь когда я узнал, что отчим, также с великой болью, был вынужден продать какой-то сеньоре всех своих птиц вместе с клетками; в семье говорили о тяжелом положении, о безработице, но в ту пору мне все это еще было непонятно, а потому и безразлично.

Мы покинули хибарку у трапиче и переехали в город, где поселились неподалеку от госпиталя, в бедном домишке, приткнувшемся вплотную к другим, таким же невзрачным лачугам; все они принадлежали одному владельцу. Считая, видимо, что раз мы уже не живем в деревне, то надо ходить по-городскому, меня повели в парикмахерскую и впервые остригли: до переезда в город я, по желанию матери, носил длинные белокурые локоны. Первое посещение парикмахерской, как я полагал, давало мне права «взрослого мужчины». Естественно, здесь же у меня появилась и первая «невеста».

Помню, как, сидя однажды у кухонного стола и наблюдая за матерью, гладившей белье, я заметил с неожиданным для нее упреком:

— Ты не позволила мне выйти сегодня… А я должен был повидаться со своей невестой!

Она удивленно посмотрела на меня, улыбнулась, а затем, притворившись рассерженной, сказала:

— Ты и с невестой? Да сначала научись умывать свою рожицу — смотри, какая она у тебя грязная! И тебе не совестно?

Нет, мне не было стыдно. Я разъяснил ей, что речь шла об очень хорошенькой девочке и богатой — ведь по воскресеньям она надевала шляпку, а кроме того, у них в доме работала служанка. В самом деле, я часто встречал эту девочку в мелочной лавчонке на углу, бежал к ней навстречу, обнимал ее и целовал к великому удовольствию старого лавочника, охотника пошутить. Конечно, это он учил меня таким вещам, потому что дома я не видывал подобных проявлений нежности: при мне мать была всегда сдержанна с отчимом, стараясь не задевать моих детских чувств; да и мне никогда не приходило в голову поцеловать мать, чтобы этим выразить свою любовь к ней.

У моей «невесты» были двоюродные сестры, взрослые красивые девушки; они жили напротив мелочной лавчонки в старом доме, казавшемся мне, однако, дворцом благодаря своим застекленным окнам и тяжелым гардинам, а также из-за пианино, которое мне как-то удалось рассмотреть через окно в зале. Девушки узнали о моих шалостях, и все это им не слишком понравилось.

Именно тогда я впервые надел пару башмаков — подарок тети Амелии. Это были грубые башмаки, неуклюжие, с железными подковками на каблуках и носках — чтобы дольше носились, — из кое-как выделанной телячьей кожи. Они отчаянно стучали и скрипели при ходьбе, но это не мешало мне почувствовать себя на верху блаженства, и, разумеется, я поспешил покрасоваться перед домом двоюродных сестер моей невесты. Младшая, увидев меня в окно, поздоровалась со мной и крикнула:

— Алло, Маркос, я как раз думала о тебе! В каких восхитительных туфлях ты щеголяешь!.. Подожди-ка секундочку! Постой, не уходи!

И захлопнула окно.

Минутой спустя она появилась в дверях, подозвала меня с таинственным видом и тихонько шепнула:

— Знаешь, кто здесь, в столовой? Твоя невеста! Зайди, поглядишь на нее.

— Нет, — протянул я недоверчиво. — Там твои сестры, они еще разозлятся.

Она успокоила меня, объяснив, что все на прогулке, и тогда я вошел за ней в обширную прихожую. Ноги в новых башмаках разъезжались на мозаичном полу. Увидев девочку, игравшую в столовой, я молча бросился вперед, чтобы обнять и расцеловать ее, думая, что именно так следует обращаться с невестой. Но тут неожиданно появились все женщины этого дома и с громкими криками окружили меня, грозя разделаться со мной. Перепуганный и пристыженный, я в одно мгновение вырвался из рук, пытавшихся схватить меня, и промчался через прихожую с такой быстротой, словно за мной гнались бесы; топот моих ног в новых башмаках адским грохотом разнесся по дому. Этим печальным случаем завершилось мое первое ухаживание.

Тогда у меня уже было две сестренки — одна из них совсем маленькая, недавно родилась; мне частенько приходилось нянчиться с крошками, чтобы помочь матери. Занятие это меня выводило из терпения и порядком надоедало. В ту пору наивысшим счастьем для меня было разрешение пойти в гости к деду и бабушке. Мать в таких случаях отмывала мне лицо, меняла одежду и, выйдя меня провожать, объясняла, как добраться: