Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

И лицом, пожалуй, и фигурой
Оба схожи, часто невпопад.
А в двойной усмешке этой хмурой,
Может быть, Калягин виноват.

В невероятной вышине
Над спящими дворами
Два человека на Луне
Секутся топорами.

Блеснёт у каждого топор
В наплывах лунной пыли,
И непонятно до сих пор —
Чего не поделили.

Но вам видна наверняка
Луна в оконной раме,
Где два туманных мужика
Секутся топорами.

Два — изнемогшие от ран,
Всегда — зимой и летом…
Горит насыщенный экран
Чужим, заёмным светом.

Выражение лица —
То одно, а то другое.
Но читается с листа
Человеческое горе.

Стоит выйти на Кольцо
Или в памяти порыться
Вытянутое лицо…
Перевернутые лица…

Наш «Титаник» — «Адмирал Нахимов».
Что сказать? Сдаюсь.
Помнишь, как, причал слезами вымыв,
Плакал весь Союз?

Как трясло почтамт Новороссийска
И как был рисков
Стон висящих рядом или близко
Тех ночных звонков?..

Нелепость его конца
Мы вспомним, идя сторонкой, —
Отчаянного пловца,
Затянутого воронкой.

Лишь брошенный вниз венок, —
Ах, вы это так поймёте! —
Печален и одинок,
Всплывает в водовороте.

Снова уши
Заложило в эти дни.
Станет хуже —
Чаще воздуху глотни.

В этом вихре
Слёзы выбило из глаз.
Ты их вытри —
Ведь они не напоказ.

Всем известно с давнишних пор:
Если власть начала террор,
Непременно коснётся это
Замечательного поэта.

Ни за что не вернут семье
Обезглавленного Шенье
И расстрелянного Гумилёва…
Лишь с годами вернут их слово.

Пристрастие к трагедиям и драмам —
Привычная публичная судьба,
Когда по всем каналам и программам
Звучат повторно взрывы и стрельба.

Не следует из нового теракта,
Из чьей-то ужасающей беды
Устраивать подобие театра,
Рассматривать кровавые следы.

На закате взглянуть за окно,
Приобщась к уходящему мигу,
И, обратно идя, заодно
Взять из шкафа старинную книгу.

Сдуть с неё в золотой этот час
Слой едва накопившейся пыли
И задумчиво молвить о нас:
— Боже мой, как давно они жили!..

Уже сжимает сердце золотая
Вторая половина сентября,
Чеканная, а может быть, литая,
Своей печальной прелестью даря.

Ещё есть время до переворота,
Октябрьский не предвидится разбой,
Но начала осенняя природа
Разбрасываться жёлтою листвой.

…Потом я шёл знакомыми местами,
Где липы, смутно помня о былом,
Обрушивались целыми пластами,
Задетые нечаянным крылом.

Накрыли на стол для пинг-понга
За домом в вечернем саду.
Колбаску нарезали тонко,
Ещё притащили еду.

Какие роскошные яства! —
Консервы, картошка и лук.
(В преддверье возможного пьянства
Озноб, потирание рук.)

А зелень пахучая, с грядки
Едва поступила она,
С гостями приезжими в прятки
Сыграла, почти не видна.

В окрестных таинственных рощах
Совсем уже стало темно…
И брали стаканы на ощупь,
И пили сухое вино.

Возле церкви жмётся нищий люд.
В чём, скажи, причина их стоянья?
Всё так просто: эти люди ждут
Подаянья после покаянья.

Привычно предусмотренный размах,
Печально соблюдённый по старинке:
Пока все были на похоронах,
Три женщины готовили поминки.

Салат строгали, жарили блины
(Телячий студень загодя варили)
И, за собой не чувствуя вины,
О чём-то постороннем говорили.

Уже молодым
Знал Божие слово.
Он не был святым —
Был в свите святого.

Не граф и не князь,
Лишь небу обещан,
Он жил, сторонясь
Монахов и женщин.