Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

Вот так, вероятно, и жизнь промелькнёт
Среди золотого угара,
Истает, как крохотный тот самолёт,
Пропавший с экрана радара.

Под сенью Господа и Красного Креста
Находятся те близкие места,
Где происходит в стонах и в тиши
Починка тела и ремонт души.

Вновь сестричка над старичком
Наклонилась взять кровь из вены:
— Поработаем кулачком!
(Эти речи проникновенны.)

Только что он томился в снах,
А уже прошептал: — Спасибо…
(Сине-жёлтый сплошной синяк
Посреди локтевого сгиба.)

Чей-то голос и чей-то стон,
И ещё разговор за ширмой.
И провал в тот же самый сон
За словами: «Инфаркт обширный…»

С бойкостью на лицах,
Средь палатной суеты,
К старикам в больницах
Обращаются на «ты».

Не одни сестрички —
Часто высший персонал:
Общие привычки
Каждый быстро перенял.

Это обращенье
И его небрежный тон —
Жизни опрощенье,
Прочно принятый закон.

Так зашедший в роту
Старослужащий солдат
Не понизит голос ни на йоту,
Если рядом спят.

Кончилась наша пирушка
Много быстрей, чем за год,
Просто сломалась игрушка,
Перекрутили завод.

Сделалось небо с овчинку,
А ведь казалось — герой!
Всё-таки взяли в починку,
Раз, а потом и второй.

Всякие знаем примеры
На протяжении лет,
Но уже нет в неё веры,
Прежней беспечности нет.

Я проснулся от чьего-то стона
Ночью, при отсутствии луны.
За окном просвечивала сонно
Полоса туманной пелены.

Билось горячо и потрясённо
Сердце, не привычное к слезам.
Я проснулся от чьего-то стона…
Боже мой, да это же я сам!

Услыхал голоса,
Что для полночи громки.
Как в Заречье леса,
Жизнь пылала по кромке.

И я понял, давно
Ожидая подвоха,
Что, как в подлом кино,
Не поспеет подмога.

Что за ближним углом
Смерть дежурит, окрысясь..
Тут настал перелом,
Избавительный кризис.

Интенсивная терапия,
Применённая бурно ко мне,
Результаты дала неплохие —
Я остался доволен вполне.

Долгих капельниц нудное бремя,
Процедур бесконечный разгул,
Кровь из вены в рассветное время,
Когда, может быть, только заснул.

Были, к счастью, сомнения редки.
Я валялся, небрит, некрасив.
Мне бессчётно совали таблетки,
Я глотал их, — что в них, не спросив.

Так! Но вместо рыданий у морга,
Что доносятся без выходных,
Выраженье любви и восторга
На измученных лицах родных.

Испугался сердечного приступа,
Разбудившего ночью опять,
Как боятся судебного пристава,
Что способен и жизнь описать.

Реанимационная сестрица,
Видавшая немало на веку,
Мне подавала утречком умыться,
Что я и делал, лёжа на боку.

Качались ветви в небесах бездонных.
Я увлажнял водою бельецо
И непривычно чувствовал в ладонях
Небритое костлявое лицо.

Голый, укутанный простынёй,
Словно патриций,
По коридору я ехал — больной
И бледнолицый.

Впрочем, не ехал; вернее — везли
В кресле-каталке.
Мысли ж мои пребывали вдали,
Шатки и валки.

Я здесь теперь уже абориген,
Влипнувший сдуру.
— Зоя, куда ты меня: на рентген?
На процедуру?

Я пребываю почти в полусне,
Я — как патриций,
Едущий в белой своей простыне,
Но без амбиций.

Не застрахованы — все:
Ни от рассвета в росе,
Где рожь ленива;
Ни от любовных утех,
Ни от провала в Физтех,
Ни от призыва.

Но ни с того ни с сего
Сердце уже ничего
Вновь не боится.
Не зарекаемся мы
Ни от тюрьмы и сумы,
Ни от больницы.

В стёклах отражена,
Прежняя жизнь двоится.
Длинная тишина
Дома после больницы.