Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

После полудня
Явно смелей
Слышится лютня
Ос и шмелей.

Сколько усилий,
Чтоб пересечь
День этот синий,
Скинутый с плеч!

Стволы, прошедшие отбор
В боях растительной природы.
Березник, ельник или бор —
Вполне отдельные народы.

Осины или же дубы
Знать не желают друг о друге.
И там, и там свои грибы
В давно очерченной округе.

Но смешанный российский лес,
Одетый в утреннюю дымку! —
Здесь тоже розный интерес,
Однако многие в обнимку.

Вроде срок уже истёк
Соловьям, но только лягу:
Тёх, тёх, тёх. Тёх, тёх. Тёх, тёх
Раздаётся по оврагу.

И внезапно полный звук —
Словно чья-нибудь проказа, —
Регулятор этот вдруг
Повернули до отказа.

Если б звук перевести
В свет, упавший на перила,
Эти крыши и кусты
Вмиг бы вспышкой озарило.

В нашем посёлке
Возле прудов
Время засолки
Летних плодов.

Время закатки
Лета в стекло.
Нет здесь загадки
Время пришло.

В бликах веранды
Разных годов
Сохнут гирлянды
Белых грибов.

Ещё не затопили.
Слегка знобит порой.
Тончайшей книжной пыли
Лежит на полках слой.

Дрожит снаружи прутик.
Вдали желтеет склон.
И этот бедный прудик
Пока не застеклён.

Ворона спит, насупясь.
Звук слышен за версту.
Отчётливая сухость
В природе и во рту.

Три дня над крышей нет дымка,
И, согласитесь, это значит,
Что там, внутри, наверняка
Иной отсчёт событьям начат.

Наступит вечер, но одно
Окно останется при этом
Пустым, где мрачно и черно —
А ведь светилось ровным светом.

Придёт ноябрь и в аккурат
Припорошит снежком поленья,
А пыль покроет аппарат
Для измерения давленья.

Когда все спят в бараке
И трудно видят сны,
Вдруг так светло во мраке
От вылезшей луны.

Когда, забыв про лето,
Январь встречаем мы,
Темно в глазах от света
Сверкающей зимы.

Белые крыши квартала
С небом слились вдалеке.
Электробритва шептала
Что-то надменной щеке.

Запахом одеколона
Следом ударило в нос.
Ветер со снежного склона
Свежесть морозную внёс.

Жесткость крахмальной сорочки.
День, наступивший всерьёз.
А вдоль дороги сорочьи
Рощи летящих берёз.

Солнцу бледному помеха —
Тучи движутся гурьбой.
В них внезапная прореха
И кусочек голубой.

Но недолго эту милость
Кто-то в небе нам берёг.
Всё опять уже закрылось,
Как на станции ларёк.

За оврагом ради смеха
Крикнул некто: — О-го-го!
И отчётливое эхо
Вторит голосу его…

Кровельщики на соседней крыше —
Аккурат, не ниже и не выше,
А напротив моего окна —
Тарахтят с утра и до темна.

Дождь готов проверить их работу,
А они — к такому повороту.
Близкий гром разносится: ба-бах! —
А они, как прежде, без рубах.

Солнце вновь сияет честь по чести.
А они гремят по мокрой жести
У окрестных окон на виду —
Будто в ослепительном пруду.

Три женщины, стоящих рядом.
И, видя только их одних,
Любитель с фотоаппаратом,
Согнувшись, пятится от них.

Я подождал — он всё не щёлкал.
Я так минуту проторчал,
Но только двинулся с кошёлкой,
Как он мне что-то пробурчал.

Мне спорить было неохота,
Но я ответил на ходу,
Что самым ценным будет фото,
Где в кадр я тоже попаду.

Лет явно больше ста
Семейному альбому.
Который неспроста
Даст сто очков любому.

Ответит на вопрос
Прелестная старушка
(Серебряных волос
Просвечивает стружка):

«Вот бабушка моя
И дед времен Цусимы.
(А стаи воронья
Уже невыносимы.)

Вот Николай II
И перед ним кадеты.
Вот Ленин с детворой —
Как скверно все одеты!

Вот мама-медсестра.
Вот барышни-курсистки.
А это я с утра
В Нарпите ем сосиски.