Кирилл Ковальджи - Звенья и зёрна

Бантики,
ботики,
ботинки…
Батеньки мои!

С утра покидаешь дом —
пора на службу идти,
где с девяти до шести
себя ты сдаешь внаем.

Переплывши океаны,
обнаружил удивленно
берег не обетованный,
а бетонный.

Поражены: — Какая женщина!.. —
Но вот проходит бабий век,
И про нее — слегка торжественно:
— Какой хороший человек!

Ветер и листопад,
Листья и птицы летят,
Листья летят по ветру,
Птицы — куда хотят.

Прародитель Авель вам оставил
горькое призвание любить
и завет — превыше всяких правил:
лучше быть убитым, чем убить.

Что мне небо без конца и края,
ангел справа или слева черт,
если ты меня не принимаешь,
как аэропорт?

Во чреве твоем — узелок,
где с устьем завязан исток,
чтоб вспыхнуло новое «я»
из теплого небытия…

«До 16-ти запрещается…»
Мне теперь предостаточно лет,
но зато на меня налагается
в мир шестнадцатилетних запрет…

Есть мгновение радуги
перед ночью любви:
этой радугой ранены
на всю жизнь соловьи.

Защищенная стенами дома,
сына ты отпускаешь с утра
в город, где за углом гастронома
незнакомые дуют ветра…

Набегают дела за делами,
думать некогда, некогда жить.
Мы встречаемся ночью телами —
больше нечем любить.

Я весной зазевался на миг —
оказался во власти зимы…
Убыстряется время, старик.
— Нет, старик,
замедляемся мы.

Старого мастера
полуулыбка:
девочка — веточка,
женщина — скрипка…

Пускай твердит писучий —
без строчки, мол, ни дня,
но лозунг есть получше:
ни строчки без огня!

Так на нее посмотрел,
что она, как во сне, полетела.
Так воспарила она,
что за нею и он полетел.
Где они? Господи, там,
где ни тяжести нет, ни предела,
над мешаниной машин и толпящихся тел.

Выпила снова с утра?
Сплетники пусть позабавятся.
Те же — и ум, и талант;
имя ее в чести.
Те же манеры и голос, но бремя бывшей красавицы,
кинозвезды и прелестницы
все тяжелее нести…

Бабник циником стал, сквернословом.
А за что ненавидит он баб?
А за то:
с каждой женщиной новой
он по-прежнему слаб.

Говоришь, скучала? Но ни разу
ты меня не видела во сне…

Мне приснилась тоска по тебе.

Это осень за моим окном,
небеса с березкой молодою:
белое
и нежно-золотое
на — как детство — чисто-голубом…

Неизбежно перед нами,
коль мы сильно влюблены,
мухи топают слонами,
вьются мухами слоны!

Я счастлив вот уже два года.
Но сколько этот может продолжаться?
Мне страшно.

Красота приучила тебя
к обороне —
нелегко быть приманкой
и жить напоказ,
но в опасном кругу
и в негласной погоне
презираешь того,
кто заране поверил в отказ.

Влюбленность — карнавал,
любовь — девятый вал,
от шепота — обвал
и сотворенье
гор!..

Делается счастье, как вино.
Потому оно сначала бродит,
Но в подвалах памяти доходит,
Там, где одиноко и темно.

Никогда художником я не был,
но тоску бы кистью написал:
море неподвижное, как небо,
и повиснувшие паруса…

И часы труда
и в тихий час ночной,
усталым вечером
и на рассвете
мне грустно потому,
что нет тебя со мной,
я счастлив потому,
что ты живешь на свете.

На перроне дальнего вокзала
Говорила, мучась и любя,
Те слова, что ты мне не сказала,
Те, что ждал я только от тебя…

— Что ты наделал! — всплеснула руками.

Действительно, я уронил календарь
и листки рассыпались по полу.