Эдуардо Де Филиппо - Великая магия

КАЛОДЖЕРО. Отлично, но на кухне что-нибудь осталось?

ДЖЕНАРИНО( с готовностью ). Ничего, синьор. Остался образ пустой кладовой.

КАЛОДЖЕРО. В таком случае пойди образно на рынок и купи образы продуктов.

ДЖЕНАРИНО. Сейчас, синьор! Но для этого, очевидно, я должен взять образ денег из ящика вашего письменного стола? Потому, что если образы торговцев не видят образа денег, они откажутся принимать участие в игре.

КАЛОДЖЕРО. Действуй!

ДЖЕНАРИНО( собирается уходить, но затем возвращается ). Фотография блюда из спагетти вам понравилась?

КАЛОДЖЕРО( щелкает языком от удовольствия ). Отлично получилось!

ДЖЕНАРИНО( удовлетворенно ). Ну, что ж, вам остается только проявить ее!

Уходит.

Калоджеро остается один, умиротворенно улыбается. Через некоторое время выходит к центру сцены и начинает петь:

«Сияют звезды…»

КАЛОДЖЕРО. Знаете, это не обыкновенно! Мне приходит в голову этот мотив, я должен напевать его и я не сопротивляюсь.

Разглядывает себя в зеркале шкатулки.

Волосы еще седые, игра не окончена.

Забавляясь.

Кто знает, как это будет выглядеть, когда игра окончится и я снова буду с черными волосами. Но видите ли какая беда! Когда я думаю об этом, я готов на самом деле сойти с ума! Да, да, потому что это игра, которая может дать мне лишь ощущение старости. Лицо, покрытое морщинами и катаракта… В один прекрасный день, когда я увижу себя в зеркале, я буду беззубым. Я дрожу, но это только впечатление, и, быть может, мне будет придан образ смерти. Я буду бояться? Вот! Чего я должен бояться? Завершения игры? Не думаю! А в общем, все зависит от меня. Если я захочу закончить игру — для этого ни его не надо, я должен поддаться инстинкту. Думает ли мозг что-нибудь? И я это должен сказать! Это же — слово! Как мне быть? Иногда я думаю о стольких вещах одновременно. Гипотезы, желания и мысли…

Оживляясь, раскрывает глаза, глядя перед собой, поднимает руку и шевелит всеми пальцами. Затем, вытягивает вперед пятерню, словно хватает что-то и говорит.

Вот термометр! А при чем здесь термометр? Я думал о нем? Тогда ясно, что он при чем!

Повторяет прежний жест.

Человек в среднем живет шестьдесят лет, быть может и меньше. Мало, слишком мало! Почему ему готовят опыты и игры, которые длятся условные годы? Но если человек мог бы жить четыреста лет, нужно было бы делать все эти трюки? Политика, например, так как она преподносится сейчас, была бы проигрышной игрой и потому логически молодыми были бы люди ста пятидесяти лет и речи политических деятелей не находили бы доверия, и они должны были бы сдерживать их так же, как и свои обещания, потому что им приходилось бы слышать: «Друг! Смени пластинку! Такие глупости ты говорил триста двадцать лет назад».

Поет.

«И сияли звезды…» Какой красивой была та клетка с птицами!

Слышится щебетание птиц.

Грустно вспоминает слова Отто.

«Я просовываю руку в клетку и беру канарейку, которая должна служить предметом моего иллюзионного трюка… Но канарейка не исчезает, она умирает. Умирает, раздавленная двойным дном клетки. Выстрел револьвера лишь маскирует шум, который производит двойное дно клетки при спуске…

Все больше его охватывают фантастические грезы.

И затем столько выстрелов револьвера, столько грома и столько вспышек… Столько крови и раздавленных костей без перьев.

Растроганный, почти плачет.

Пауза.

Поддаваться, поддаваться собственному инстинкту.

Будто делает открытие.

Чтобы чувствовать веру…

Вспоминает слова Отто вначале игры .

«Если вы откроете шкатулку, веря тому, что увидите в ней свою жену, в противном случае — вы ее никогда не увидите». Но я верю!

Показывает шкатулку .

Моя жена здесь внутри. И запер ее в эту шкатулку я!

Неожиданно встает и поспешно подходит к шкафу. Отворяет его, собирает беспорядочно его содержимое: одежду, белье, шляпы и дамские туфли. Идет в центр комнаты и бросает все это на пол. Затем он растягивается на полу среди этого вороха и начинает с тоской рассматривать его.

Ее одежда! Ее шляпа! Ее туфли!

Берет одно из платьев и мягко кладет его себе на руку, разговаривая с ним, словно с живым человеком.

Я помню, когда ты одела это новое платье, и помню, что пытался не глядеть на тебя, чтобы не признаться, что ты мне нравишься. Кто знает, почему, может, из-за гордости, может, из-за робости — кто знает почему? Вместо всего мне следовало бы сказать: «Ты красивее, чем обычно! Ты мне нравиться!»