Анатолий Софронов: Цемесская бухта

Тарасюк. Подполковник... Ишь ты, зеленоглазая!

Женя, Нижарадзе, Саркисов и другие бойцы ползут через ограждения. Где-то гремит далекое «ура-а-а!». Далекая перестрелка. Медленно темнеет. Но и в темноте вспыхивают, словно всполохи, огневые вспышки...

Драматическая тишина.

Совсем темно.

Голос из темноты(спокойный, густой, медленный) . Это была первая ночь в Новороссийске. Ночь на развалинах города. Враги не хотели уходить из Новороссийска. Они подтягивали части для того, чтобы отбить смертоносные атаки героев-черноморцев. Еще вчера эти люди в черных бушлатах и полосатых тельняшках жили другой жизнью, думали о родных, писали письма и даже шутили... Теперь уже все оставалось позади, как этот небольшой отрезок Черного моря от Геленджика до Цемесской бухты, до этих дышащих огнем и жарким свинцом оборонительных сооружений, воздвигнутых неизвестно по какому праву вторгшимися в наши пределы армиями немецкого фашизма.

Но километры, сотни и тысячи километров, которые прошли и проехали, грохоча танками, эти люди в мундирах грязно-серого мышиного цвета, в конечном итоге не дали ничего ни им, ни их стране, ни ее безумным в своем ослеплении иллюзорной силой вождям. Ничего, кроме позора и смерти.

Бой за Новороссийск шел третьи сутки. И никто еще из тех, кто штурмовал город с Цемесской бухты, кто ломал оборону немцев со стороны Малой земли, кто разбитыми дорогами наступал от цементных заводов, никто из них не знал — увидит ли он солнце следующего дня, привычно выходящее из-за окрестных гор и золотящее широкий накат волн в Цемесской бухте. Бой шел третьи сутки. Бой правый, святой, суровый, смертный бой.

...И сразу становится светло. Это дымный полдень. Все то же место — гребень заграждений. Но они уже пробиты и разворочены в нескольких местах. Красный флаг на вершине заграждений. Возле него лежат за двумя пулеметами Саркисов, Нижарадзе, Хоботок, Коновалов, Тарасюк.

Тарасюк. Братушки, эта сволота еще сопротивляется... Что же нам не дают команды? Ползу на КП к подполковнику. (Уползает.)

Нижарадзе. Коновалов, где же наши с Малой земли?

Коновалов. Выбьем немцев из города, разберемся!

Нижарадзе. Ты не видел Машу?

Коновалов. У тебя кроме Маши есть еще что на свете?

Нижарадзе. Не понять тебе, что это такое.

Коновалов. Чего же не понять? Понимаю.

Саркисов. Ираклий, Маша где-то рядом ходит. Совсем рядом.

Нижарадзе. Должны были встретиться в Новороссийске. Третий день здесь — еще не встретились.

Хоботок. Не городской сад, Ираклий... Оркестр не играет. Заблудилась Маша, не знает, куда идти...

Нижарадзе. Я боюсь, боюсь за нее...

Коновалов. Ты за себя бойся.

Нижарадзе. За себя не боюсь. Я тонкий, через меня пули насквозь проходят.

Хоботок. Смотри, какая об кость споткнется, застрянет, дурная.

Нижарадзе, Я за Машу боюсь.

Коновалов. Ты, Ираклий, красивый на лицо, но дурной на голову малость. Женщины, они как кошки живучи. Это нашу, мужскую, породу ломает, как деревья в лесу.

Хоботок. Ты, Коновалов, себя к деревьям не причисляй. Из деревьев дубины стругают...

Коновалов. Ну и что?

Хоботок. Обидно дубиной стать.

Коновалов. Дубиной можно дать по голове!

Хоботок. Сейчас без дубины голову снимают.

Тарасюк(показываясь на гребне заграждения) . Братушки, приказано подтянуться вперед! Коновалов — здесь, с пулеметом.

Коновалов. Один?

Тарасюк. Один. Охраняй фланг... А то гады через здания просачиваются. Контратакуют. Давай, давай, братушки.

Хоботок. На сколько метров вперед?

Тарасюк. Метров на сорок... До пакгауза.

Хоботок. Как в сводке Совинформбюро — наши части вклинились в оборону противника на сорок метров вперед.

Саркисов. Здесь каждый метр — десяти метрам равняется.

Нижарадзе. Тарасюк, ты там не видел...

Тарасюк. Видел... Всех видел...

Нижарадзе. Ты ж ее не знаешь...

Тарасюк. Я всех на свете знаю... Давай, братушки. Охраняй знамя, Коновалов.

Бойцы переползают гребень заграждений и исчезают из виду.

С новой силой совсем рядом вспыхивает перестрелка. Коновалов, приподнявшись, смотрит. Слева перебежками к заграждениям подбегают Новосад и Кузина.