Анатолий Софронов - Цемесская бухта

Николай Сипягин.

Цезарь Куников.

Петров.

Лиселидзе.

Бережнов.

Липатов.

Новосад.

Коновалов.

Хоботок.

Нижарадзе.

Саркисов.

Рахимов.

Тарасюк.

Тележкин.

Этери.

Кузина.

Женя.

Таня.

Наташа.

Григореску.

Конвоир, советские солдаты и моряки.

Школьники. Немецкие солдаты.

Новороссийск. Площадь Героев. Два гранитных постамента. На них высечено: «Цезарь Куников», «Николай Сипягин». Даты жизни героев не помечены. Просто гранит. Души у этих людей были железными, после смерти они воплотились в гранит.

Горит Вечный огонь. Звучит «Реквием».

В белых рубашках и блузках, с повязанными красными галстуками, перед постаментами стоят школьники.

Перед пионерами — вожатая Таня Коновалова. Затихают звуки музыки.

Таня. Ребята, вы слышали «Реквием», написанный композитором Дмитрием Шостаковичем, посвященный героям Новороссийска, легендарным героям Малой земли. Это было очень давно, ребята... Это было тогда, когда вас еще не было на свете... Новороссийск тогда был самой южной точкой фронта Великой Отечественной войны. Немецкие фашисты стремились прорваться на Кавказ, но дальше цементного завода «Октябрь» они не прошли. Мы с вами стоим перед памятником двум героям. Вы знаете их имена?

Пионеры. Знаем!

Таня. Назовите их имена!

Пионеры. Цезарь Куников!

— Николай Сипягин!

Таня. Это герои Новороссийска. Герои Малой земли! Герои Советского Союза!

Пионеры (повторяют) . Герои Новороссийска!

— Герои Малой земли!

— Герои Советского Союза!

Таня. Если бы они могли слышать ваши голоса — они были бы счастливы.

Наташа. Они слышат.

Таня. Как же они могут слышать, если их нет в живых?

Наташа. Вы сами говорили, что подвиги их бессмертны.

Таня. Подвиги да, но люди смертны. У меня здесь погиб дедушка, сражавшийся в морской пехоте, Иван Степанович Коновалов. Как же он может слышать меня?

Наташа. Но вы-то помните его?!

Таня. Конечно, Наташенька!

Наташа. Значит, он живет...

Таня. Если понимать это так...

Поплыли звуки «Реквиема».

Смирно, ребята!

Пионеры поднимают руки. Гаснет свет. Звучит «Реквием». Из темноты, словно в тревожных лучах военных прожекторов, выхватываются силуэты постаментов. Луч высвечивает имена «Цезарь Куников», «Николай Сипягин» и... стоящих возле постаментов Куникова и Сипягина. Куников — в каске, ватнике, с наброшенной поверх ватника плащ-палаткой, с автоматом на груди. Сипягин — в потрепанной черной морской шинели, в примятой, с «крабом», фуражке.

Куников. Ты слышал, Коля?

Сипягин. Слышал, Цезарь.

Куников. Смешные, трогательные ребята.

Сипягин. Да, очень смешные... Жаль, что мы не можем сказать, что мы слышим их слова.

Куников. Они бы, наверно, очень напугались.

Сипягин. Ты думаешь?

Купиков. Конечно, это же чертовщина какая-то...

Сипягин. Дети моряков не боятся никакой чертовщины.

Куников. Не должны бояться, ты прав... И не только дети моряков... Ты прав, Коля... Как всегда, прав... В самом начале войны я писал Нате, моей жене: «Не оберегай сына от борьбы, от трудностей, — закаляй его, помни, что основой коммунистического воспитания является борьба». С ума сойти!

Сипягин. Что ты, Цезарь?

Куников. Какие я серьезные письма писал жене с войны. Целые проспекты о воспитании.

Сипягин. Это естественно, Цезарь. Ты думал о сыне.

Куников (вздохнув) . Да, я думал о Юре... Когда война началась, поезд с ними подходил к Москве... А наш эшелон в это же время отправлялся на юг, к Ростову-на-Дону... В одно и то же время. Больше я их не увидел.

Сипягин. Я тоже, тоже, Цезарь, не увидел свою семью.

Куников. И все-таки мы с тобой счастливые, Николай. Они не забыли наши имена. Ты слышал?

Сипягин. Слышал, Цезарь, слышал...

Куников. С ума сойти! Но они же не знают и тысячной доли того, что видели мы с тобой, Коля. Как жаль! Как жаль! Как бы это им помогло в жизни, если бы они это все знали. Как бы помогло!