Анатолий Софронов - Цемесская бухта

Кузина. Люблю, мама.

Этери. Как же так ты его полюбила? За что?

Кузина. Не знаю, мама. Я не думала, за что я его полюбила.

Этери. Я знаю. Я могу сказать тебе, если ты. пожелаешь.

Кузина. Да, мама, я желаю этого.

Этери. Он красивый, да?

Кузина. Да.

Этери. Он храбрый, правда?

Кузина. Да, мама, очень храбрый. Я всегда боюсь за него. На вид такой застенчивый, а в бою храбрый как лев.

Этери. Ты очень приятные слова говоришь. Я мать и горжусь тем, что мой сын храбрый. Ты хочешь, я еще скажу?

Кузина. Да, мама.

Этери. Он нежный... Я не знаю, правда, как по отношению к тебе...

Кузина. Нежный... Хотя там, где мы были, трудно быть нежным.

Этери. Он всегда был нежен к своей матери. Он всегда был добрым мальчиком...

Кузина. Да, да, мама... Он добр, очень добр! Он готов поделиться с каждым всем, что имеет...

Этери. Может быть, я не все сказала, за что ты могла полюбить его... Но я хотела, чтобы ты заметила эти качества в нем.

Кузина. Я заметила их, мама.. Но... но полюбила я его за что-то другое.

Этери. За что?

Кузина. Я не могу делить его на части... Когда он добр — он храбр, а когда храбр — нежен.

Этери. Он как спелый гранат: надавишь одно зернышко — брызнут соком другие.

Кузина. Отдохните, мама.

Этери. Мы в чужом доме.

Кузина. Здесь когда-то был дом отдыха. В нем давно никто не отдыхает. Отдохните, мама, хотя бы вы... Вы так устали... Вы так далеко ехали.

Этери. А ты будешь отдыхать?

Кузина. Буду.

Этери. А ты где ляжешь?

Кузина. Вы ляжете на кровать, а я на диван.

Этери. А куда ляжет хозяин этого дома?

Кузина. А он, мама, не ляжет... У него ночные учения. Скоро начнутся большие бои.

Этери. Опять бои?

Кузина. Война не кончилась, мама.

Этери. А Ираклий будет еще в больнице?

Кузина (разбирая постель) . Да, мама, он еще будет долго в госпитале.

Этери. Как хорошо, что он будет еще долго в больнице, (Ложась.) Дай, я тебя поцелую.

Кузина (склоняясь над матерью) . А я вас. Спите, мама. (Прикручивает лампу.) Спите... (Прислушивается, Прикрывает мать одеялом. Ложится на диван.)

Открывается дверь. Входит Нижарадзе.

Нижарадзе (тихо) . Маша...

Кузина. Тише... Мама спит.

Нижарадзе. Я отпросился у врача до двенадцати.

Кузина. Но мы же ее разбудим.

Нижарадзе. Выйдем на воздух... Там луна. Звезды...

Кузина. Иди сюда.

Нижарадзе. Нет, Маша... Пойдем на воздух.

Маша. Ну пойдем... (Гасит свет и вместе с Ираклием выходит.)

На просцениуме едва заметны их силуэты, освещенные скупым лунным светом.

Нижарадзе. Я совсем не ожидал тебя... Совсем не ожидал.

Маша. А я тоже не думала... Но три дня назад Новосад подозвал меня и сказал: «Маша, даю тебе отпуск. Навести Ираклия. Скажи, чтобы поправлялся. Скоро будем брать Новороссийск... Нам нужны пулеметчики». Но это он так, шутил...

Нижарадзе. Он не шутил... Не шутил, Маша. Скоро будет штурм Новороссийска. Мне сегодня сказали. Но меня оставляют здесь.

Маша. В госпитале?

Нижарадзе. Нет, Маша... В бригаде морской пехоты подполковника Липатова. Мы должны с моря высаживаться в Новороссийск.

Маша. С моря?

Нижарадзе. Да, десант на катерах с моря.

Комната Липатова. Занавешенные окна. Горит фонарь. На сцене — Липатов и Сипягин.

Сипягин. Что уж так расстраиваться, Григорий Иванович?

Липатов. Обидно... Из-за одного горлопана о всей бригаде создается неправильное впечатление.

Сипягин. Мы не к параду готовимся, к штурму.

Липатов. Все равно обидно... И тронуть его теперь нельзя.

Сипягин. И не надо... Он после этой вздрючки как безумный сражаться будет. И понять его можно. Каждому обидно, что все еще у Черного моря сидим.

Липатов. Чаю хотите или...

Сипягин. Чаю — да, или — нет. Изъял из обращения перед штурмом.

Липатов (крутнул ручку телефона) . Женя? Не спишь? Сообрази нам чайку... Нет, нет... Именно чайку... (Повесил трубку.) Вот еще горе мое...