Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Вот ты вошел. Твой дух не подавило
Величие святого алтаря,
Хотя оно все то же, что и было.
Здесь слабый дух, внезапно воспаря,
Надеждами священными горя,
Себя достойным мнит сего чертога.
Коль Божество узрит душа твоя
Лицом к лицу, как зрит жилище Бога, —
То взор Его очей не заблистает строго.

Чем дале ты, тем выше он встает,
Гармонию размеров соблюдая.
Вершина Альп пред взором так растет,
Громадностью изящной поражая…
Там живопись, там мрамор, там златая
Горит лампада в пышных алтарях,
И, здания земные затмевая,
Чье основанье неподвижный прах, —
Там купол царственный, парящий в облаках.

Не в силах все обнять в едином взоре,
Ты должен храм на части разбивать:
Коль много бухт нас манит в синем море,
Не знаем мы, куда сперва пристать.
Здесь постепенно нужно созерцать
Детали все, как цепи чудной звенья,
Пока не сможет слабый ум связать
Все дивные от храма впечатленья,
Чью славу он не мог обнять в одно мгновенье.

Виной тому не храм, но мы лишь сами;
Виной тому – ничтожность чувств людских…
Я не умею слабыми устами
Вам о восторгах рассказать своих…
Прекраснейший из алтарей земных
Над чувствами бессильными смеется,
Пока не развернем мы шире их,
Пока наш робкий дух не встрепенется…
Тогда лишь гордый храм обзору поддается.

Блеснет здесь свет в сознании твоем,
И – больше, чем простое удивленье
Или восторг пред славным алтарем,
Иль пред великим чудом умиленье, —
Сильнее, чем талантом восхищенье,
Дотоль еще невиданным землей, —
Вкусишь ты здесь источник вдохновенья,
И, черпая песок в нем золотой,
Поймешь ты весь простор идеи неземной.

Вот Ватикан. Взгляни, как близ дворца
Там Лаокон в мученьях погибает.
И смертный ужас, и любовь отца
С бессмертным он терпением сливает.
Борьба кипит… Но тщетно напрягает
Свои усилья бедный Лаокон, —
Живая цепь сильней его сжимает,
За мукой страшной муку терпит он.
И замирает в нем за стоном тяжкий стон.

Иль посмотри на изваянье это:
Не выпуская лука своего,
Стоит он, бог поэзии и света,
Как воплощенье солнца самого.
Победой дышит гордый лик его,
Уже летит пучек перунов мстящих.
Все выдает в нем сразу божество:
Презрение и мощь в ноздрях дрожащих
И ярких молний блеск в его очах грозящих.

И кажется, те дивные черты
Создали грезы нимфы одинокой, [234]
Влюбленной нимфы сладкие мечты
О юном боге, там, в стране далекой.
Мечтать об этой красоте высокой
Могли бы мы лишь в миг, когда в сердцах
У нас горит бессмертья луч глубокий,
Когда, блестя, как звезды в небесах,
Сольются мысли все в божественных чертах.

Коль с неба пламень сердца сокровенный,
Похитил нам отважный Прометей,
То этот долг ваятель вдохновенный
Уж отдал небу статуей своей.
Поэзии исполнено все в ней,
И, кажется, задумано богами
Бессмертное создание людей.
Нетронутый бегущими годами,
Огнем рожденный бог досель стоит пред нами.

Но где ж теперь мой верный пилигрим,
Герой моих свободных песнопений?
Что ж медлит так приходом он своим?
Нет, не придет он, лиры добрый гений,
Бледнеет он с толпой своих видений
И свой прощальный вздох в стихе нам шлет.
Но коль он жив среди земных творений,
Оставь его… Он все равно умрет,
И ночь небытия печаль его возьмет.

Все в хаосе том мрачном утопает,
И тени, и тела. На все кругом
Он свой покров туманный расстилает;
Все кажется нам призраками в нем,
И исчезает в облаке густом
Земных лучей непрочное сиянье,
И гаснет слава… Но во мраке том
Виднеется вдали ее мерцанье.
Печальный этот свет приносит нам страданье

И заставляет жадный взор вперять
В немую мглу. И все мы знать желаем,
Что нас должно за гробом ожидать,
Когда мы прах свой жалкий покидаем.
И мы о славе суетной мечтаем,
Хоть знать о ней не будем ничего.
Но счастье в том, что навсегда бросаем
Тогда мы бремя сердца своего,
Не будет литься впредь кровавый пот его.

Но чу! Из тьмы ночной мы услыхали
Неясный ропот, заглушенный стон. [235]
Понятен этот тяжкий вздох печали,
Коль весь народ несчастьем поражен.
Земля разверзлась. Мрак со всех сторон…
Но средь толпы видений бестелесной
Одною тенью взор наш восхищен:
То бледный образ матери прелестной,
К груди прижавшей сына с ласкою небесной.