Джордж Байрон - Чайльд Гарольд

Вот твой бассейн. Ковер зеленый мха
Забрызган весь алмазными струями,
Но гладь воды по-прежнему тиха.
И призрак твой с печальными глазами
В пещере той склонился над водами…
Но мраморных вокруг уж нет богов,
Из трещины веселыми скачками,
Не скованный меж каменных брегов,
Ручей сбегает вниз, среди лиан, цветов,

Причудливо плющом переплетенных.
Оделись вешним цветом склоны гор,
Мелькают спины ящериц зеленых
И певчих птиц приветствует вас хор,
Стараются цветы привлечь ваш взор;
Чуть ветерок стеблями заиграет,
Меняется капризный их узор…
Зефир фиалок глазки лобызает:
Их нежная лазурь блеск неба отражает.

Цвела ты здесь, в прелестном уголке,
Эгерия… Твое так сердце билось,
Едва шаги заслышишь вдалеке.
Над вами полночь звездная ложилась,
И рядом с милым тихо ты садилась
И… что ж затем? Был создан этот грот,
Чтоб страсть богини пышно распустилась
В часы свиданий, близ спокойных вод.
Оракул наш, любовь, доселе здесь живет.

Смешала ль ты, на грудь его склоняясь,
Свой лучезарный дух с его душой?
И, смертною любовью наслаждаясь,
Делила ль с ней восторг бессмертный свой?
Могла ль ее ты сделать неземной,
Предупредить ея исчезновенье
И наделить небесной чистотой?
И вырвать прочь тупое пресыщенье,
Презренный плевел сей, восторгов умерщвленье?

Мы не жалеем чувств в младые дни;
Родник любви пустыню орошает,
Питая там лишь плевелы одни.
Пленяя взор, скрывают яд они.
Цветок там скорбь в дыханье растворяет,
Несет там смерть древесная смола…
Вот что в долине жизни разцветает,
Где в поисках за счастьем страсть прошла.
Увы, плода небес она там не нашла.

Любовь, любовь! Чужда земли суровой,
Ты серафим в далеких небесах;
Ты – наша вера; твой венок терновый
Лежит на всех измученных сердцах,
Как светлый дух, ты не мелькнешь в глазах…
Когда мечта твердь неба населяла,
То дивный образ твой она создала,
И никогда разбитую, в слезах,
В часы уныния, ты душу не бросала.

Как нас томят, тревожат без конца
Обманчивой фантазии созданья.
Где взял модель ваятель для резца?
В своей душе. И тщетны все старанья
Найти во вне такие очертанья.
Где юности стыдливые мечты,
Во цвете лет где радость обладанья?
Где этот рай, чьей дивной красоты
Не смеют передать бессильные персты?

Любовь – болезнь; горьки ее кошмары.
Больней нам все ж, когда лекарство пьем.
Одна во след другой спадают чары,
Ничтожность мы кумира сознаем
И видим – все мы выдумали в нем.
Но обаянье все ж владеет нами,
Посеяв ветер – вихрь теперь мы жнем,
И, как алхимик, – сердце лишь мечтами
О золоте полно, а бедность за дверями.

Уж в юности нам тяжело дышать;
Мы так больны, нас бодрость покидает,
И жажда жжет, и счастья не догнать.
Нас прежняя мечта досель пленяет,
Но поздно, поздно… Рок нас проклинает.
Не все ль равно – богатство, власть, почет?
Их разница имен лишь разделяет.
Все метеором быстрым промелькнет,
А смерть, как дым, огни клубами обовьет.

Немногие здесь цели достигают.
Хоть жажда счастья, встреча, рок слепой
Порой в нас чувство злобы подавляют,
Но, возвратясь бурливою волной,
Вновь овладеет ненависть душой.
И глупый случай, счастью угрожая,
Готовит беды, скрытые судьбой,
Надежды губит, их клюкой толкая
И под ногами в прах их пыльный превращая.

Коль жизнь не ложь, зачем же суждено
Природою страдать нам так глубоко?
За что греха позорное пятно?
Вот в небесах раскинулся широко
Анчар громадный, и, как дождь, с него,
Страданье, смерть, карая нас жестоко,
Струятся вниз. Больней же нам всего,
Когда не видим мы несчастья своего.

Но мысли все ж я не хочу бояться:
В ней мой приют и радость вся моя; [223]
От права мыслить – низко отказаться,
Расстаться с ним не в силах был бы я.
Хотя, с рожденья, разум наш тесня,
Его терзают, истины страшатся,
Во тьме наш дух заботливо храня, —
Но им луча не загасить златого,
Бельмо искусный врач все ж снимет у слепого.

Над аркой – арка… [224]Иль на Колизей
Весь груз побед обрушил Рим надменный?
Луна струит сияние лучей…
Лишь этот свет небес проникновенный
Высоких дум источник сокровенный
Достоин освещать. И не могла
Мысль исчерпать до дна родник бесценный,
Хоть много перлов дивных в нем нашла.
Ночей Италии лазоревая мгла