Семен Кирсанов: Гражданская лирика и поэмы

На новом
радиусе
у рельс метро
я снова
радуюсь:
здесь так светло!

Я будто
еду
путем сквозным
в стихи
к поэту,
на встречу с ним!

Летит
живей еще
туннелем вдаль
слов
нержавеющих
литая сталь!

Слова
не замерли
его руки,—
прожилки
мрамора —
черновики!

Тут
в сводах каменных
лучами в тьму
подземный
памятник
стоит — ему!

Не склеп,
не статуя,
не истукан,
а слава
статная
его стихам!

Туннель
прорезывая,
увидим мы:
его
поэзия
живет с людьми.

Согретый
множеством
горячих щек,
он
не износится
и в долгий срок.

Он
не исплеснится!
Смотрите — там
по строчкам−
лестницам
он сходит сам.

Идет,
задумавшись,
в подземный дом —
в ладонях
юноши
любимый том!

Пусть рельсы
тянутся
на сотни лет!
Товарищ
станция,
зеленый свет!

Землей
московскою
на все пути,
стих
Маяковского,
свети,
свети!

На станцию
«Земная ось»
поедем,
не сегодня —
днями!
Она стоит
немного вкось,
воображаемая
нами.
Она в уме,
и, как залог,
она мне раз в неделю
снится;
о ней
завязан узелок
и в книжке
загнута страница.
Я узел развяжу
платка,
спокойно
к полюсу спланирую,
на ледяную гладь
катка,
и вам оттуда
промолнирую:
«Благополучно
прилетел,
читайте
„Комсомольской правде“.
Хорош
погоды бюллетень.
Спешу.
Целую.
Телеграфьте.
Встречайте.
Прилетим в восьмом.
Легко пробили
туч осаду.
Люблю.
Подробности письмом.
Везу моржонка
зоосаду».
Там,
чтобы ось была взаправдашной,
мы сами
в землю вбили ось,
и знамя
над землею радужной
на вечном стержне
поднялось.
Мы видим
с птицы широченной
все краски
северной красы,
и днем и ночью
шар ученый
все ходит
вкруг своей оси.
Отсюда будет
очень близко
лететь к Москве
и к Сан-Франциско.
И, может быть,
поэт Тычина,
в кабине светлой
сидя чинно,
посмотрит вкось
и скажет:
«Ось,
яка вона,
земная ось!»
Она в уме,
и, как залог,
она мне раз в неделю
снится;
о ней
завязан узелок
и в книжке
загнута страница.

Высотными тучами
сотканы
дожди
для озер полноводных;
апрельскими
метеосводками
насыщены
радиоволны.
Я тоже приемник!
Настраивай
меня
на такую капеллу,
добейся настройки,
настаивай,
чтоб таяло все
и кипело!
И хлынуло
бурное таянье
к очнувшейся
флоре и фауне.
И жерди
расчищенных кровелек
дрожат
от антенновых проволок.
И льдинки,
забытые в марте,
готовы
к ручьистой возне,
и снова
из всех хрестоматий
вылазят стихи о
весне.
Мильонами
капельных гвоздиков
к земле
прибиваются лужи,
а массы
полярного воздуха
отходят
с потерями в стуже.
И место готово
жужжаньем —
лиловокрылатым
южанам.
И вот я вошел
и включился
в горячие
майские числа,
в весенний концерт
шелестений
смычками взмахнувших
растений.
Подумайте, тучи,
где хлынуть,
ищите
засушливый климат,
спешите
к озимому клину,
и там вас
восторженно примут!
Ни признака
шуб и поддевок,
в сундук
надоевшую серость!
Вот птицы
с листками путевок
на влажных карнизах
расселись.
Закрытые на зиму
плотно,
раскрылись
промытые окна,
и пчелы
работают в сотах
в три смены
на низких частотах.

Как на самых на Карпатах
есть Гуцульщина-земля.
Гей, Гуцульщина-земля,
ты Полтавщине родня!
Не берет кремень лопата,
ты осталась на Карпатах
с украинским говором,
горная,
гордая!
Не скрутили той страны
сановитые паны
с бельведерским гонором.

В небе холод синеватый,
кряж карпатский становой.
Да и хаты
с синевой,
так белы — не выпачкай!
Хлопец в шапке синеперой,
в белой куртке с выпушкой,
ходит, гонит стадо в горы,
пояс резан серебром,
ломоть хлеба вложен в сумку,
да наигрывает шумку
он на дудке с пузырем.
Да и козы беловорсы
ходят за подпасками,
и до сердца дышат горцы
высями карпатскими.

У гуцулок руки ловки, —
ой, какие вышивки!
Только сами нищенки…
Верно служат им иголки,
мелкой стежкой колют холст.
А рисунок-то не прост!
Целый луг в узор врисуют,
там — закат, а тут — рассвет.
Синий цвет гопак танцует,
в паре с ним зеленый цвет.
Приезжали торгаши,
забирали за гроши,
и — один другого краше —
рушники на ру́ки!
Говорили: — То есть наши
малопольски штуки.