Анна Мартынчик - Время другое

Пятеро за круглым столом. В тусклом оранжевом свете виднелись лишь лица собравшихся и, собственно, сам стол.

Лина залпом выпила крепкое вино из хрустального бокала и нарушила тишину неизбежной исповедью:

– Хороший хрусталь… У нас такие бокалы в серванте стояли… из них пили только по особым случаям и особые гости.

Лина вытянула руку с бокалом вперед и прищурила левый глаз, бордовый блеск капель вина на дне подарил эстетическое наслаждение. Но присутствующие никак не отреагировали на сие действо: они ждали слов. И Лина, шумно выдохнув, продолжила: – У меня была красивая жизнь! Всё кругом было красивым… Мой отец был профессором психологических наук, а мать преподавала в университете философию. У нас была огромная пятикомнатная квартира с настоящей столовой и просторной гостиной. Я росла в окружении нянечек и воспитателей… Не помню, чтобы моя мама когда-нибудь возилась по кухне или прибиралась: каждому своё! Я чувствовала своё превосходство над теми, кто подавал мне манную кашу к завтраку или заплетал мне косы. Конечно, я позволяла себе разговаривать с этими людьми без уважения и лишних прелюдий… Если мне подавали что-то, чего мне не хотелось – это тут же оказывалось на полу, и мне нравилось смотреть с высоты детского стульчика, как взрослая женщина на корточках вытирает с пола то, что недавно другая женщина тщательно перемешивала в кастрюльке… У меня были все игрушки, которые только может пожелать маленькая леди: фарфоровые куклы, замок для кукол, бархатная цветная бумага и прочее… Я не нуждалась в друзьях-сверстниках: ни с кем не нужно было делиться своими игрушками, потому что со мной играли взрослые… Я знала, что мои родители достигли неких высот, до которых тем, кто варит каши и вытирает полы, не добраться ни в жизнь! Иногда наши прислуги (мне очень нравилось произносить это слово) приводили с собой своих детей, потому что тех, видишь ли, не с кем было оставить. И эти дети были такими же жалкими, как и их родители: молчаливые, некрасиво одетые… И мне жутко не нравилось, когда они смеялись и радовались жизни, потому что я знала, что у них нет на это причины, повода, права!.. Поэтому я восстанавливала справедливость и всякий раз напоминала этим детям: кто они и чего стоят. Мне нравилось наблюдать за тем, как их мамаши перекашивались в лицах от злости и обиды, но никогда ничего не смели мне сказать, потому что мои родители им хорошо платили за их глупую работу!

…А папа возлагал на меня большие надежды, а мама просто любила, как могла: сухо, но честно. В юности у меня не было много поклонников, потому что все они чувствовали, что я не их поля ягода, но меня это не тревожило. Я дважды в год ездила на море и там веселилась, как могла (а могла я позволить себе многое). Ах, как же здорово вспоминать: танцы, рестораны, украшения… Всё было красиво!..

Лина замолчала, и лицо её застыло в кривой усмешке.

– И это всё? – нарушила тишину Анна – остроносая женщина лет тридцати, сидящая напротив, – Всё, что Вы можете рассказать о своей жизни? Ничего не было больше?

Лина явно была недовольна замечанием незнакомки, но своё недовольство выразила только огрызающимся взглядом.

– Хорошо училась в школе, поступила в университет (сперва мне сказали, что не поступила, но папа уточнил – и информация оказалась ошибочной). Нет, не подумайте, что я была глупее кого-то! – словно оправдываясь перед собой, воскликнула Лина. – Тогда все находили себе место согласно статусу отцов!.. Филолог… Я устроилась на работу в серьёзную литературную газету, где проработала десять с половиной лет… Родила сына… Всё как у всех.

– Нет, не всё как у всех! – заметила Анна. – Вы пылко рассказывали про своё ограниченное детство, проведенное за унижением всех и вся, а про своё дитя рассказать не сочли нужным! – Анна явно негодовала. – У Вас всё?

– Кто ты такая, чтобы говорить со мной так?

– Оставьте эти самохвальные возгласы, а лучше ответьте мне вот на какой вопрос: у Вашего сына тоже были «прислуги»?

Лина сделала вид, что вопрос не к ней, и тогда Анна сама ответила: