Анна Морецкая: Время проснуться дракону. Часть 1

Дядюшка был несказанно щедр и внимателен, когда согласился оказать помощь юной дальней родственнице и принял-таки ее в своем доме. Так казалось… в начале. Но, подобными положительными качествами, как узнала в дальнейшем Вальса, приютивший ее родственник не обладал совершенно.

В первый же день, как они с Гэмом обосновались в старом замке, стало понятно, что внимания на них обращают не более чем на дворовых котят. Никто в этом огромном и мрачном доме, казалось, не замечал их присутствия, и даже мрачные замкнутые слуги, молча, шмыгали мимо. Сам же дядюшка, за всю десятницу, что они гостили вдвоем, только раз вышел к вечерней трапезе, да еще, не далее как вчера, выразил свою заинтересованность к их занятиям по фехтованию.

И если в трапезной он разговаривал мало, но хотя бы был вежлив и выглядел вполне благообразным степенным господином, то вот его появление на галерее, которая выходила на замковый двор, где они с братом тренировались, Вальсу уже напугало.

Высокий и сухопарый, в развивающихся долгополых одеждах, он выглядел как Дух Возмездия из страшных сказок, которыми пугают друг друга дети, забившись зимним вечером под одеяло. Было заметно, что он старательно прячется от яркого солнца, держась самой глубины галереи, подходя к перилам только там, где они полностью попадали в тень от башни. А когда черное одеяние почти сливалось с густым сумраком и был виден лишь призрачный силуэт, Вальсе даже казалось, что глаза его в этот момент отсвечивают красным. И этими мерцающими искрами он внимательно следил за девушкой, за каждым ее шагом, каждым выпадом, отвлекая от боя и настораживая. «Бр-р-р…»

И вот теперь, после десяти дней полного невнимания к ним, дядюшка, вообще призрев все законы гостеприимства, выставил Гэма из замка! Причем, в самой, что ни на есть, пренебрежительной форме и в неподходящее для отъезда время.

Да-да, к ним просто подошел старший слуга, такой серый непримечательный дядька с тусклыми глазами, и невыразительным обыденным тоном, каким принято докладывать о поданной трапезе или подготовленной к выезду карете, сказал, что хозяин велит молодому господину покинуть его дом не позднее чем через час после оглашения оного приказа.

Вальса попыталась возразить:

— Как же так можно? До ближайшей деревни почти полдня пути верхом и Гэм может не успеть добраться туда до ночи!

На что тот, немного помолчав, тем же блеклым тоном только и ответил:

— Время уже пошло, молодая госпожа. Не стоит гневить господина магистра.

Ну что им оставалось делать?! Действительно, с таким могущественным магом как дядюшка и не поспоришь…

Они вместе покидали вещи Гэма в его дорожный мешок и без долгих прощаний, на которые уже не оставалось времени, расстались. Брат понесся вниз в конюшню, а она, едва сдерживая слезы, поплелась наверх — в свою комнату.

Сначала, по приезду, когда девушку проводили в это «воронье гнездо», как она с ходу обозвала предоставленную спаленку, Вальса ее не оценила, посчитав, что это очередной пренебрежительный жест дядюшки — уж больно далеко от основных покоев она располагалась. Но вскоре, побродив по другим комнатам, коридорам и залам этого странного дома, она иначе стала глядеть на предоставленное ей жилище.

Занимающая самый верх западной башни комната была невелика, но, что удивительно, имела собственный маленький очаг. И вот именно его тепло, да еще яркий дневной свет, льющийся беспрепятственно через высокие узкие окна, бывшие когда-то бойницами, делали спальню уютной и приятно удобной, в отличие от других бесчисленных помещений мрачного замка.

Сегодня же оказалось, что у этой комнаты есть еще один плюс — одно из окон выходит прямо на Надвратную башню и подвесной мост. А дощатый настил, проложенный через Черное болото, окружающее замок, вообще как на ладони. Она хотя бы сможет увидеть, как уезжает Гэм, и помахать ему рукой!

Но благодарить за это она будет Всемилостивейшего Светлого, а не мерзкого дядюшку, который выгнал брата!

Вальса зажгла свечу перед маленькой фигуркой из полированного серебра.

Первый же брошенный на статуэтку взгляд заставил сердце девушки сжаться от нахлынувшего осознания одиночества и пронзительной тоски по утраченной заботе близких. Эта серебряная фигурка была одной из немногих ценных вещей, наследием знатного рода, которая сохранилась у них в семье, и которую именно ей отдал отец, когда она уезжала из дома.