Наталия Грудинина - Двоевластие

На взрослую ты рассердилась дочь,
Что перестала доверяться маме.
За окнами ворочается ночь
Бессонными тенями и огнями. —

А дома нет девчонки… В чьем саду
От матери отдельно существует?
О ком грустит? Кому несет беду?
Кому надежды-радости дарует?

Вот так художник, может быть, глядит
В ревнивом страхе на свое творенье:
Послушное его прикосновенью,
Еще вчера оно меняло вид,

А нынче, не спросившись у него,
Вершит свое земное волшебство.

Какую муть несет в себе вода,
Смывая с берегов зеленоглазых!
А вот куски расколотого льда
Чисты и непорочны, как алмазы.
Опять, опять позвякивает медь
Молитв и клятв, произнесенных всуе.
Неплохо б языку оледенеть,
Сокровища словес кристаллизуя.

Верю, верю, верю!
Верь и
Запирай надежно двери
От приятелей своих,
От кичливости словесной,
От судьбы
уже!
безвестной,
Ибо скучный лик – безлик.

Крупнозначных купюр не оставлю в наследство —
Материнский невыгоден труд.
Иссякая и вновь возвращаясь, как детство,
Облака надо мною плывут.
Обнажается почва в коричневых листьях,
Пахнет прелью с холмов и низин,
И не держит подснежник в коротеньких мыслях
Ни вчерашних, ни завтрашних зим.
Скоро дождь, раззолоченный солнцем, прольется
Обещанием добрых вестей, —
И ни больше, ни меньше – чем жизнь остается
После всех материнских смертей.

Погода стоит серенькая, мохнатая,
Теплая, как пух малыша воробышка.
Шагом идут облака,
Пушистые, как сытая овчарка,
Сопровождающая своего хозяина —
Белое, расплывчатое солнце осени.
То обгоняют они его, то заслоняют,
Спокойно зная, что оно есть и будет,
Что бы ни случилось завтра.
И если даже цепкая сырость
Схватит к вечеру еще зеленые листья кустов,
А ночью станет туманной изморозью,
Все равно поутру изойдет усталый кустарник
Теплым паром земли.

Знай и ты, мой дружочек,
Мой опечаленный ссорой со мной,
Что будет так и с душой твоей чуткой.
Верь и люби свое солнышко.

Плохо ли нам с тобой, хорошо ль —
Это уже не важно.
В сердце тишком заползает боль
От лестниц многоэтажных.
Уже не тратимся на пустяки
Горько или счастливо.
Из русла мелеющего реки
Воду пьем бережливо.
Но что страшнее, чем впереди
Видеть не поле брани,
А только датчики на груди
И ямы в кардиограмме?
И, обезумевши, для ума
Искать победнее пищу…
Неотвратимо идет зима, —
Давай-ка с тобой поищем
Тех прошлых зим, где восторг и гнев,
Тех белых снегов на Волге, —
И, может быть, сердце, не доболев,
Бесстрашно и сладко смолкнет.

Сиреневый в небе закат.
Тепла от такого не требуй.
Но сад – он пока еще сад,
Лицо запрокинувший к небу.
Рябиновый цвет сентября,
Сорок чёрно-белые перья,
И дышат деревья, творя
Молитву любви и доверья.

Вот так бы и мне до конца
С любовью дружить неразумно,
Терпеть, не меняя лица,
Знобящий сиреневый сумрак,
Конец золотого пути
Бесплодной слезой не ускорить
И все, что от неба, снести,
И что от тебя – не оспорить.

В блеске инея, в треске веток,
В жажде власти над всем живым
Мчится заморозок рассвета —
Бледный всадник без головы.

Ничего-то ему не надо
В мире слякотном и кривом —
Опахнуть бы деревья сада
Легким призрачным рукавом.

Испугать бы дыханьем стужи
Самый красный, задорный клен,
Да чтоб синий глазочек лужи
Был бы наглухо застеклен.

И ни роздыха, ни отбоя
Той тревоге воздушной нет.
Да неужто же нам с тобою
Предстоит и такой рассвет?

Рассмеется пустое эхо
Над умнейшею суетой.
Кто-то властный придет помехой
Нашей осени золотой.

С тихим звоном взлетит на воздух
Листьев пляшущих кутерьма.
Что ж, прими этот день морозный
И не жмурься. Идет зима.

Вести бьют по сердцу вхолостую.
Снадобье глотаешь, да впустую.
Силушка твоя вконец иссякла.
Дождик над тобой – и тот по капле.
Померла бы, слез не проливая,
Кабы не изба твоя живая.
Все бы ей, чудной, возиться с печью,
Тратиться на воблу да на свечи.
Так уж ей неможется, кряхтится,
Так ведь нет – надеется, крепится:
Может, гостя-странника дождется,
Может, дать ночлег ему придется.
Ужин, хоть какой-нибудь, да справишь,
На дожде за дверью не оставишь.