Наталия Грудинина - Двоевластие

По всей неоглядной России
В просветах пшениц и овсов
Спокойная дышит стихия
Непонятых мною лесов.

Такого ущербного свойства
Мой разум, и так он нелеп,
Что к этому мирному войску
Он глух остается и слеп.

Мне горные кряжи дороже
С лобастой луной на плечах
И даже, прости меня, Боже,
Погибших земель солончак.

И эта, что ноги мне лижет,
Опасность без дна и краев —
Смурное, пиратское трижды,
Отпетое море мое.

Итоги великих крушений —
Пространства стихий неживых.
Как схожи мои помышленья
С безвыходной горечью их.

Так больно от дружбы неверной,
Так яростна память беды,
Что даже и в час милосердный
Рукою подать до вражды.

Но в городе цинковых кровель,
В искусственных радостях дня
Все громче, как братья по крови,
Леса окликают меня.

Сулят опоить меня солнцем
И, веруя в вечность мою,
Зовут меня стать знаменосцем
В их добром работном строю,

Где каждый отживший на свете
Печется о благе Земли,
Где многие беды столетий
Счастливой травой поросли.

На горле моем обнаженном
Заката лежит полоса…
Не поздно ли птицам спаленным
До вас приземляться, леса?

И что вам мое милосердье
С испариной гнева на лбу?
В растительном вашем бессмертье
Найду ли вторую судьбу?

Преступно жить, когда не хочешь стать
Ни васильком, ни звоном спелой ржи,
Когда не хочешь сладостно глотать
Озон, где круты птичьи виражи…
А что потом, после таких словес?
Все тот же прах и обгорелый лес.

Ничем мне не грозит блестящий дождь
И музыка бравурная раската.
Ты, страх мой безотчетный, подождешь!
Еще не срок ответам и расплатам.

Еще никто не ставит мне в вину
Большого неба над нейтральной зоной,
Еще мне Бог дарует тишину
Животворящей свежести озонной.

Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить,
Есть у меня покой —
Выстраданный, заслуженный,
Невиноватый.
Все, что желалось —
В сердце и под рукой.
Разве что слава…
Но ею не все богаты.

Мне бы дожить
И войти в двадцать первый век,
Судеб чужих не измяв,
И своей не трогая.
Снег на моих висках —
Полноправный снег,
Вовремя выпавший, прикативший
Неизменной своей дорогою.

Листаю «завтра», листаю «вчера» —
Черные даты, красные…
Неизвестно, чья ведется игра,
Но эта игра – опасная.
Математика солнца, луны и звезд,
Чьи-то формулы, числа, знаки.
Когда ты голоден, гол и бос —
Тебя не терзают страхи.
Листаю «завтра», листаю «вчера» —
Даты, явленья, свойства…
Во все века опасна пора
Сытости и довольства.

Что ты хочешь, дикая,
Странная зима?
С яростью великою
Ты пришла в дома.
Трубы отопления с треском прорвала,
Кактусу-растению
Корни обожгла.
Ты о чем напомнить нам
Хочешь, отвечай! —
Нам, стабильным, комнатным,
Кипятящим чай.
С нашим днем размеренным,
С кошкой на тахте,
Полностью уверенной
В нашей правоте.
Что ты тут приметила
Для худой молвы?
И зима ответила:
– То же, что и вы.

Трезвонь, моя ласточка, в колокол неба трезвонь.
Горит над холмами последнего солнца огонь.
Не ты ли накликала позднюю эту зарю?
Не я ли с землею псалмами сейчас говорю?
Зачем тебе вечером вздумалось плакать и петь?
Дано ли сгореть нам? Дано ли беду претерпеть?
Трезвонь, моя ласточка, в колокол солнца трезвонь.
В полнеба над нами горит – не сгорает огонь.

Он лижет темноту,
Сырую осень пьет,
И, рыжий брат коту,
Мурлычет, словно кот.
На детский смех и шум
Зови его в дома,
От одиноких дум
Не дай сойти с ума.
Чтоб дров никто другой
Не наломал ему,
Чтоб он не стал слугой
Недоброму уму.

Стали травы невмочь опасны
Блёсткой крупчатого стекла.
Сухостоя пожаром красным
Небо выжжено добела.
Глинозём под ногой коричнев
От окалины торфяной,
И прогорклый туман столичный
Неотступно спешит за мной.
Что с тобою, земля родная,
Шестикрылый мой серафим?
Что не греешь меня, стеная,
Пухом выщипленным своим?
И, нахохлившись сиротливо,
Отходную мне не поёшь…
От меня ли, седой, как ива,
Запоздалой подмоги ждешь?