Наталия Грудинина - Двоевластие

Накануне конца той великой войны
Были вешние звезды видны – не видны
За белёсою дымкою ночи.
В полусне бормотал настороженный дом,
И морзянкой стучала капель за окном:
Вопросительный знак, многоточье…
Ветер в трубах остылых по-птичьи звучал,
Громыхал ледоход о щербатый причал,
Пахло сыростью из подворотен,
А луна, словно сталь, и темна и светла,
По небесной параболе медленно шла
И была, как снаряд на излете.

Портрет, сухим бессмертником увенчанный,
За окнами – вечерняя река.
Мне старая рассказывала женщина
Про мужа своего, фронтовика.
– Обманутый он жил, да не обманутый,
Не охнувший ни в яви, ни во сне;
И грех мой был, да сплыл, не упомянутый,
Как лунная дорожка на волне.
Ответа от неверной не потребовал,
Простил меня прощеньем непростым.
Ох, знал родной, луна была серебряной,
Венчальное колечко – золотым.

Прощённое грехопадение.
Двузначная доброта.
Не более и не менее,
Как слабый удар хлыста.
Не крикнуть осатанело
И к милости не воззвать.
Ударь побольнее тело,
Чтоб душу уврачевать!

Избу чужую на сезон
Снимаю нынче летом,
Жену когда-то выгнал вон
Мужик из хаты этой.

С тех пор он малость не в себе,
Весь год живет в сарае.
Одно понятье об избе —
Изба моя сырая.

Стоит погода черт-те что,
И ветер у колодца
Деревья гнет и ломит то,
Которое не гнется.

Когда же молния в окне
Запляшет бесновато,
Идет непрошено ко мне
Смурной хозяин хаты.

Чинит пристрастный мне допрос,
Честит гулящей бабой,
И красный свет с его волос
Дождем стекает на пол.

Велик и грозен, словно Бог,
Стучит сукастой палкой,
И вдруг осядет на порог,
Беспомощный и жалкий.

Я не гоню его взашей,
Терплю его приходы.
Из перекошенных траншей
Его безумье родом,

Из немудреного вранья
В ее коротких письмах,
Да из неждущего жилья,
Да из уверток лисьих.

Иной зажил – не затужил,
Иные что ж – простили…
А этот вот заспинной лжи
Рассудком не осилил.

На всё ему достало сил,
На всё, а на такое —
И разлюбить не разлюбил,
И не махнул рукою…

Полнеба залито войной,
Ее трескучим светом.
Все лето я чужой виной
Болею в хате этой,

А за окном потоп, потоп,
И ветер у колодца
Деревья гнет и ломит то,
Которое не гнется.

Мичман
С подводной лодки
Жене
Письма писал такие:
«Живем, как словно не на войне.
Стучим в бильярдной кием.
В сводках неточность.
Давно тишина
На нашем участке фронта».

Чтоб не заглядывала жена
За линию горизонта,
Чтобы в тылу, седом, как зола,
Могло ей украдкой петься,
Когда субмарина в атаку шла,
Стуча реактивным сердцем.

Потом был всплеск, и донный свет,
И рваный сигнал короткий.
И в штабе знали: спасенных нет.
И точными были сводки.

Но письма женщины шли, как часы,
С бестрепетной верой в завтра.
И в звездном небе качались Весы,
Взвешивая ложь и правду.

Туманом плавал и ел глаза
Разборчивый почерк тонкий…
И чей-то язык нескладно сказал:
«Отставить ей похоронку».
И кто-то свирепо куснул перо,
В растерянности моргая,
И вывел на бланке: «Мичман здоров,
Но у него другая.
Утешьтесь и вспомните: жизнь одна,