Наталия Грудинина - Двоевластие

В этих буйных цветах предсказанье без промаха,
В них уверенность сердца и трезвость ума…
Постучись мне, пожалуйста, в окна, черемуха,
Если кто-то сболтнет, что вернулась зима.

Дай мне дерзость бежать по незваному снегу
Без пальто в голубые, как море, поля,
Дай мне радость сказать одному человеку,
Что его не обидят ни Бог, ни земля!

Как старинно он смотрит на угли печные,
Зябко ёжась, едва отворяется дверь;
Навалилась на плечи его отставные
Непрощенная тяжесть обид и потерь;
И когда запоздалая туча нетвердо
Прогрохочет поверх непокрытых голов,
Что мне делать с улыбкой его полумертвой,
С этой горькою неоткровенностью слов?
И не нужно ему ни влюбленного взгляда,
Ни подмоги друзей, ни дочерней любви…
О древесное воинство белого сада,
Подоспели бы вовремя силы твои!
Это всё же весна – что бы там ни случилось,
Это – северный ветер в силках у ветвей,
Это – солнце, что пасмурным снегом умылось,
Направляясь в зенит по орбите своей.

Рассвет был светло-голубым,
Потом огнисто-алым,
А белый куст роднился с ним,
И тоже цвет менял он.
И узкий серп сухой луны,
Еще страды не зная,
В прохладе праздной тишины,
В просветах ночи таял.
Цвела черемуха, цвела
То голубым, то алым
И чистым посвистом крыла,
Как птица, овевала.
И не было еще весны,
Был холод ниоткуда,
Но этот цвет, как сталь струны,
Звучал и жаждал чуда.

Пускай еще и зорька не красна,
В ночной траве туман и запах тины,
Еще гора пугает тенью длинной,
Но бледной птицей сделалась луна.
В сарае вздорный кочет прокричал,
И вечных сосен шевельнулись ветви…
Не спи, не спи! Не пропусти начал.
Они еще не каждому заметны.

За Урал от гнева государева
Уходил ослушливый казак.
За спиною – ночь в багряном зареве,
Да застенков смрадных полумрак;
За спиной – свирепый лик опричника,
Да оскал собачьей головы…
Путь же будут царскому обидчику
Все дороги поровну милы.
Широка земля, да не обыскана,
И повсюду сини небеса!
Всё, что он не выплакал, не высказал,
Схоронят дремучие леса.
Сколько тропок исходили ноженьки,
Сколько слабых вырастил в бойцов…
Докрасна пургою проморожено
Атамана белое лицо.
Любо тешить силу богатырскую,
Самострел похлестче каюков!
Обагрилася земля сибирская
Неповинной кровью остяков.
Догорели розовые верески,
Желтым пеплом землю пороша,
Хрупкий месяц разлетелся вдребезги
На тяжелой влаге Иртыша.
Ночь стекает стылая и нежная
Росами на кудри Ермака…
Только отчего траву прибрежную
Судорожно комкает рука?
Ой ты, дума-думушка бессонная,
Что никак не уйдешь из головы?
Или не укрыла ночка темная
Золотые маковки Москвы?
Или в мутной поволоке ладана,
В потаенной келии Кремля
Озарился светом неразгаданным
Желтый профиль грозного царя?
Пусть тебе, угрюмому воителю
С копьевидным посохом в руках
Будет самой верною обителью
Огненное сердце Ермака —
К рабскому молчанью непривычное,
Раненное тайною борьбой,
Насмерть оскорбленное опричниной,
Навек полоненное тобой…
За мечты, за помыслы крылатые,
За твои кипучие труды,
За холмы казанские, примятые
Грузным телом рухнувшей орды,
За твои печали несказанные,
За Москву, раздавшуюся вширь —
Мало тебе сердца атаманова,
Так в придачу получай Сибирь!
Ратный подвиг, тяготы походные
Кинь рукою царской на весы!
Бьет челом разбойник верноподданный
Государю матушки-Руси!
Атаман не спит. В шатрах просмоленных
Отдыхают ратники-друзья.
Над кучумским царством обездоленным
С пеплом перемешана заря.
Эй, казак, разбойник верноподданный!
Что наморщил ломаную бровь?
Иль напрасно пролита и продана
Диких братьев праведная кровь?
Или по холопскому радению,
По незрячей подлости твоей
Ты несешь на горе поколениям
Черный пух бесценных соболей?
Неспроста ознобы да бессонница,
Чует сердце вещее беду…
Может, земляка задонской вольницы
В эту полночь к лобному ведут?
Может быть, кляня житье постылое,
Где-то на распутье большака
Взвыл мужик над мертвою кобылою
С обручами голода в боках?
Отступитесь, летописцы строгие!
Пыль веков ложится на весы…
Времена великие, жестокие.
Свет и мрак. Рождение Руси.
Задремал Ермак. В морщины горькие
Улеглась раздумчивая тишь.
Топкими низинами да взгорьями
Катит волны светлые Иртыш.
И в осколках лунного сияния
В выветренном камне у реки
Мнится атаману очертание
Невесомой девичьей руки.
Прикоснулась к травам опаленным
Холодком лесного родника,
Заискрилися глаза зеленые,
Узкие, как листья тальника…
Поднялась полунощная девица,
Как царевна, властна и мила,
Кружевной летучею метелицей
Золотые косы убрала.
А земля под ноженьками плавится
И вздымает огненную пыль…
– Как тебя зовут, моя красавица?
И она ответила: – Сибирь!
И тогда утихли ветры гневные,
Заплясали в топях огоньки,
Заиграли гуслями подземными
Рудоносных залежей пески,
Покачнулись недра, разогретые
Узорчатой глыбою угля,
И пошла рядится самоцветами
Свой секрет открывшая земля.
Загудел Иртыш застольной здравицей
Песню богатырскую свою.
И тогда спросил Ермак красавицу:
– Любишь ли? – и услыхал: – Люблю!
Все исчезло. Только зорька алая
Пляшет между вымытых камней.
А за лесом всадники усталые
Расседлали взмыленных коней.
Знойный день по небу разливается,
Смоляная чаща горяча.
На таежном солнце тихо плавится
С соболиной выпушкой парча.
И от строк пергамента нетленного
Охмелело сердце без вина,
И царевой милостью надменною
Вырезные дышат письмена…
Что ж, казак, разбойник верноподданный,
Снова морщишь ломаную бровь!?
Иль опять душа твоя народная
Не помирит злобу и любовь?
За какою смертной червоточиной
Ты поедешь в белую Москву,
И какие сны в дареной вотчине
Казака задушат наяву?..