Владимир Силкин - Прости, берёза

Я оглянулся: стоял одиноко
Знающий, как беспокоить сердца,
Сказочник слова и песенник Боков,
Не опускаясь на землю с крыльца.

С берёз листва, как стружка из рубанка,
Бери корзину, собирай её.
Ах, осень, осень, скатерть-самобранка,
Узорочье рязанское моё.

И этот гриб, и муравейник спящий,
И лося оступившегося след
Хранит уже октябрь настоящий
От всех своих случайностей и бед.

Брожу в лесу за час до снегопада
И вижу дали дальние ясней.
Земле б смеяться, но земля не рада,
Она уже промёрзла до корней.

Давай, метель, влетай и в эту волость,
Ложись в постель из яблочной листвы.
Пусть хриплый твой, твой одичавший голос
Меня окликнет около Москвы.

Печаль меня опять не покидает,
Когда под утро, в сумрачной дали,
Душа моя осенняя страдает
О том, как горько плачут журавли.

Они летят, ломает ветер крылья.
Над сотней светлых речек и долин,
Покрытый плотно нашей русской пылью,
Летит к теплу порвавший крылья клин.

И тот вожак, что вырос на Мещёре,
Не будет спать без поля и берёз.
Наверно, всё же лучше жить за морем,
Но это если ни души, ни слёз.

Он вытрет кровь, залечит грязью раны,
Поднимет клин неспящий на заре
И полетит в Россию через страны,
Которые не принял в сентябре.

Как хорошо, что есть у стаи воля
И место есть среди большой земли.
Не забывайте и о русском поле,
Не пролетайте мимо, журавли.

Здесь рабочим пришлось несладко,
То подъём тут идёт, то спуск,
Извивается Волгоградка,
То и дело меняет курс.

Мимо поля бежит и леса,
Разрезает десятки рек.
Но не ради же интереса
Так провёл её человек.

Так хотелось приблизить к людям,
Так хотелось вписать в ландшафт,
Понимал он, как будет труден
Утверждённый начальством шаг.

Двухполоска, а надо б шире,
Столько трейлеров на пути,
Ни единой машине в мире
Их на трассе не обойти.

Друг за дружкою вереницей,
Хоть у каждой глаза горят,
Но машины идут в столицу,
Возвращаются в Волгоград.

В этом вагончике дух старшинства,
Здесь дядя Ваня всему голова.
Здесь, накидавшись асфальта, не пьют,
Тут даже песен блатных не поют.

Кем-то, наверное, заведено,
Режутся черти дорог в домино.
Руки по локоть и плечи – черны,
Только глаза на лице и видны.

…Вовка Козлов получает «козла».
Просто игра у него не пошла.
Очень упрямая вещь домино.
Многим дано, а ему не дано.

Вовка уходит, набычась, сидит,
В кучу щебёнки устало глядит.
Вот доиграют сейчас мужики,
И заиграют у них желваки.

Чаем запьют бутерброды они,
Каждый припомнит счастливые дни.

Но зашумит за окном самосвал,
Сразу в вагончике этом аврал.
Вновь в рукавицы суют кулаки
Самые близкие мне мужики.

Тянут дорогу и водку не пьют,
Вовке Козлову грустить не дают.
Трудная вещь, говорят, домино,
Лишь работягам доступно оно.

Какой бетон! Свинец раз в двадцать легче…
Опять лопата валится из рук.
– Куда дорогу тянете, далече?
– Нет, недалече, к людям тянем, друг!

Стоит мужик, смеётся, руки в брюки,
Он без дороги может обойтись,
И что ему дорожные науки,
Которые придумывает жизнь.

Ну, грязь так грязь… Эк невидаль в России!
Её привыкли сызмальства месить.
Постой, мужик, мы эту грязь осилим,
Пора кончать в грязи по уши жить!

Он в кирзачах шагает по щебёнке,
И он ещё не прочь поговорить,
И мы спешим по новенькой бетонке
Таким, как он, дорогу подарить.

Такой листвы не видел я ни разу —
Тяжёлая, обильная листва.
И кажется, что я с природой связан
Какой-то древней степенью родства.

Опавший лист из тех глубинных соков,
Что бродят в венах матушки-земли,
Её печальных дедовских истоков,
Которые столетья замели.

До октября листвы уже не будет —
Пройдёт к Покрову жёлтая пурга,
И в день рожденья на заре разбудят
И ослепят сиянием снега.