Владимир Силкин - Прости, берёза

И грустно, и больно: Кольцо Золотое
Алешней замкнуть не смогли.
Неужто уже ничего он не стоит,
Клочок этой древней земли!

Щебечут дожди свои светлые сказки,
Стекают в село под горой,
Где лишь голубые анютины глазки
Печально мигают порой.

Какие наши годы!
Но грустно иногда:
Сбегают пароходы,
Уходят поезда.

И на причалах этих,
И на перронах тех
Дожди ржавеют летом,
Зимою киснет снег.

И в тишину врастают
Прощальные гудки,
И в воздухе витают
Косынки и платки.

Какие наши годы!
Морщинки возле глаз.
Сбежали пароходы
И поезда без нас.

А были по соседству
В той сказочной стране,
Где белый остров детства
Качался на волне.

Но утекло немало
Воды, ослабла прыть,
И жизнь девятым валом
Пытается накрыть.

Шла метель по глубокому следу.
Я стоял, коченея в снегу,
И стонал в полушаге от бреда:
– Люди добрые! Я не могу!

Кто-нибудь! Отворите ворота! —
Я молил, не дойдя до ворот.
Всё надеялся, выглянет кто-то,
В избу зимнюю дверь отопрёт.

– Отворите! – Проглатывал ветер
Мой горячий удушливый крик.
И никто на селе не ответил,
На пороге никто не возник.

Я застыл в забытьи под забором,
Но очнулся на стук топора.
Лошадь, сани… «Наверное, воры
Добрались до чужого добра…»

И меня увидали и – разом:
– Ты чего тут, сердешный, застрял?
– Да метель подкузьмила, зараза,
Заблудился, – я им повторял.

Дали варежки, термос достали,
Взяли на руки, в сани снесли.
Воры так суетиться б не стали…
Боже мой! Да меня же спасли!

Чаем с мятой согревшись немного,
Я чего-то промямлил про дом.
Помолчали, сказали нестрого:
– Ты не думай, мужик, не крадём!

Это наше подворье, отцово.
На чужое вовек не войдём.
Так что можешь поверить на слово… —
И опять: – Мы, мужик, не крадём!

Стало стыдно за мысли некстати
И неловко за глупый вопрос.
И сказал я: «Спасибо вам, братья,
Не поспей вы, наверно б, замёрз!»

– Ладно, ладно… – оттаяли лица, —
Видно, не был здесь очень давно.
Это с каждым могло бы случиться.
Тут недолго у нас заблудиться,
Но пропасть никому не дано.

Я смотрел на широкие плечи,
Слушал умные светлые речи,
Делал вывод из этих речей:
Доброта сохраняет и лечит,
Но врачует получше врачей.

– Ну, бывай, – подмигнули, – покуда.
Нам – направо, до дому – верста.
Мне хотелось сказать: «Не забуду
Я вас, братья, теперь до креста!»

Мы простились, но помню поныне:
«Ты не думай, мужик, не крадём!» —
И дорогу, и запах полыни,
И снегами затопленный дом.

Из сугробов, бывает, не выйти.
В чистом поле, где ветры парят,
Я шепчу в пустоту: «Отворите!» —
И уверен, что мне отворят.

В полях российских ветры не унять:
Скулят себе, в ночи по-волчьи воют.
И трудно заунывное понять
Их ветряное пенье вековое.

О чём они, слетевшие с небес,
Зачем они под сень забытых кладбищ,
Какой у них житейский интерес
В местах исконных деревенских пастбищ?

В глухой ночи уставшие скулить,
Летят они в заброшенные кущи,
Как странники, в печали и в пыли
Несут свои измученные души.

Я слышу их глухие голоса,
Я вижу их натруженные спины…
Приходит утро, и блестит роса,
И перещёлк стихает соловьиный.

Изменчив мир, приемлющий рассвет.
Какое солнце поливает пашни!
И ветра нет. На свете ветра нет,
А есть лишь вздохи тягостные наши.

В деревне Телешовке на Рязанщине
Стоит грибная светлая пора.
Подлески золотые близлежащие
Лохматят полусонные ветра.

Но жгут ботву, печаль невыразимая.
Всё ниже тучи ходят над землей.
И вновь деревня, словно рожь озимая,
Готова к встрече с долгою зимой.

Блуждает осень, тычась меж оградами,
По пруду тучи – будто корабли.
И чувства нет блаженней и отраднее,
Чем это чувство близости земли.

Взмахни рукой. Как лебедь белоснежная,
Над трудным счастьем круг свой опиши,
И различишь, как радость неизбежная
Коснётся неиспорченной души.