Виктор Каган - Обстоятельства речи

2017

Спрягая покорённые глаголы,
склоняя существительных стада,
впадая в искус фронды и крамолы,
вести строку неведомо куда,

бежать стыда за неуклюжесть речи,
мелодию по звуку подбирать,
искать себя, себе противореча,
и слово в тишине предугадать.

Кровь шебуршит в артериях растений,
набухли жилы корневых сплетений,
земной тщеты в тряхмотьях нищета.

Зелёный луч. Последняя черта.
и прошлого блистательные тени.
Какие тени! Ты ли им чета?

2017

Смерть прячет в землю плоды удачной ловитвы.
Они прорастают к свету травами и цветами.
Мы как умеем, как можем бормочем свои молитвы,
господи, говорим, что теперь будет с нами.

Что станется с нами? А ничего не станет —
будем жить-поживать, снова сновать челнами,
делать своё дело покуда не прогорланит
первый петух дня, где запричитают над нами.
Будем жить-поживать. Только теперь иначе.
С мёртвым рядом не сядешь, разве что он приснится,
и, просыпаясь, услышишь, как не поёт, а плачет
там в тишине заоконной осиротевшая птица.

Будем жить-поживать. Острого горя зáмять
сменится тихим снегом, грустью бабьего лета.
Научимся улыбаться. Боль переплавим в память.
Станем прозрачно помнить и благодарить за это.

Благодарить за то, что всё это в жизни было —
милые мелочи, счастье, радости и печали,
встречи, прощанья, разлуки… Тело взяла могила.
Душа согревает душу невидимыми лучами.

Встретимся ли не знаю. Но догоню когда-то
и, оглянувшись на камень, где к дате прильнула дата,
хочу улыбнуться живущим и видеть, что встрепенулись
от слёз и мне улыбнулись… просто в ответ улыбнулись.

2017

На осеннем последнем пригреве
замирает в тиши листопад.
Над довлеющей злобою дневи
разгорается мягко закат.

Светляки, одолев притяженье,
украшают слепые дворы
и вершат своё самосожженье,
веря в свет, облака мошкары.

В рамке старых окóн переплёта
свет рисует то свет, а то тьму,
и комарик, бессонная йота,
рвёт струну, а о чём – не пойму.

Утро вечера не мудренее
и становятся ночи длинней,
отголоски былого слышнее
и минувшего тени видней.

И в небесном лесу затеряться
искушает устало душа,
где блуждают твои домочадцы,
ожидая тебя, глупыша,

что с фонариком под одеялом,
когда спит утомлённая мать,
укрывается в свете линялом
свои детские книги читать.

2017

Нашепчет сказок Петроградская,
Васильевский поманит остров,
неслышно позовёт Сенатская…
Истории ржавеет остов

и в петербургской волглой мнимости
с душком невыветренной прели
витает дух непоправимости —
в Растрелли чудится расстрел ли?

И Муза – та, что Данту диктовала,
в рыдающей тиши у адовых ворот
и в треске костяном лесоповала,
босая Лету переходит вброд.

Спит город на крылечке золотом.
В нём тишь да гладь, да божья благодать.
И ангел делает на караул крестом .
И под крестом немеет болью мать.

2017

Вот и стопка до дна обмелела,
хлеб топорщится сухарём.
Божий промысел, наше дело.
Вечность мига боли вдвоём

пополам, словно ломоть хлеба,
не преломим, как было вчера.
Лишь в душе отпевания треба,
осень, Павловск, венков мишура.

Рвётся там, где нежно и тонко
прах ласкает уставший дух.
Стол, потёртая жизнью клеёнка,
книги стопкой и ловит слух

голос твой из небесного леса:
«Устоишь? А ведь ты устоишь».
Только дней всё плотней завеса,
только в ракушке уха тишь.