Виктор Каган: Обстоятельства речи

Из порожнего переливая в пустое,
меняя шило на мыло,
душу на медный грош,
вдруг в облака заорёшь:
«Господи, что это было —
звонкое, золотое,
дó смерти зажитое?».
Из его трубки вьются белые облака,
«Не кричи, – говорит, – сынок,
не дёргайся, не мельтеши,
глянь в колодец своей души,
где дрожит последний звонок,
послушай – он расскажет тебе всё.
Ну, пока».

2016

– О чём мы, Господи, о чём?
Куда идём, не зная брода,
и в ступе болтовни толчём
досужих размышлений воду?

– Я показал бы тебе брод,
довёл бы за руку до рая,
но я лишь Бог – не кукловод,
я не даю – благословляю.

– Зачем же, Господи, тогда
Тебя молю? В Твоей ведь власти,
чтоб ми́нула меня беда
и стороной прошли напасти.

– Приму молитву – не мольбу,
оступишься – пошлю прощенье.
Благословляю на судьбу —
в тебе самом твоё спасенье.

– Но, Господи, я мал и слаб,
растерян, мне мой путь неведом.
Я тварь Твоя, Твой верный раб,
Я тень Твоя – шагаю следом.

– Но ты несёшь в себе Меня
и не бросаешь эту ношу.
Не загаси в душе огня.
Иди. И я тебя не брошу.

– Сидел в совете нечестивых?
– Да, сидел.
– Вставал на грешный путь?
– Бывало, Боже.
– Делил стакан с подонком?
– Это тоже.
Какой теперь назначишь мне удел?
Сижу под деревом, что при потоках вод,
но сам – не дерево. Плоды мои убоги.
В четыре стороны лежат мои дороги,
но ни одна из них к Тебе не приведёт.
Дыхание Твоё пожухшие листы
прошедших дней разносит по кладби́щам,
в костры бросает и под ноги нищим,
и лыка волчьего топорщатся кусты.
Я знаю, Господи, Ты всё рассудишь сам.
Удел земной – гордыни злая прелесть,
проклятие греха, заносчивая ересь,
потуги твари вторить небесам.
Но Твоего я искорка огня,
и голос Твой моих касался песен.
Не будь собой, я был бы пуст и пресен,
и Ты бы отвернулся от меня.

Зачем мятутся помыслы тщеты?
Зачем сверженье рядится в свершенье?
Зачем гремит победно пораженье,
вступая на сожжённые мосты?
Какой-нибудь плюгавый кесарёк
пытается Творца одеть в ливрею,
сумняшеся ничтоже ахинею
несёт. Но будет краток его срок.
Он так и не поймёт, под чьей стопой
величие его осядет прахом,
и обливаясь липким смертным страхом,
уставит в небеса свой взгляд слепой.
Шагай идущий и пловец греби —
Бог не поможет, коль душа без Бога.
И столько, сколько суждена дорога,
служи со страхом, с трепетом люби.

На ладони Твоей умещается мир.
В нём друзья не друзья и враги не враги.
В нём целительный яд и отравленный пир.
В нём пути Твои скрыты трухою лузги.

Ты сжимаешь ладони меня оберечь,
дышишь в них, чтобы душу теплом одарить,
чтоб с дороги не сбилась несчастная речь,
чтобы слово Твоё не могла позабыть.

А в Тебе, говорят, ни спасения нет,
ни желания слушать отчаянья стон,
но я вижу сквозь пот
негасимый Твой свет,
и не слепну от света, и знаю, что он

ждёт меня у последней, у смертной черты,
раздувает души угольки до огня,
и язык, где до Ты возносимое ты
отвечает и знаю, что слышишь меня.

Я прошу Тебя, Боже, врагов покарать,
не отнять у меня Твоей истины нить
и уменье друзей от врагов отличать,
и ладонь отворить, и на путь осенить.

Звезда в ночи на у́гли раскололась.
Молотят кости грома жернова.
И рвётся в крике мой неслышный голос.
О, Господи, услышь мои слова!

Приду и поклонюсь святому храму.
Но где дорога к храму? Укажи.
Лукавые уста не имут сраму
и пагуба в сердцах, и языки во лжи.

Которая по счёту мировая
встречает мир на лезвии ножа?
Какая блажь, на площадях камлая,
кровавит глаз слепого куража?

Гаджет орёт, как одуревший кочет,
раскрытый гроб гортани тленью льстит
и кесарей иконы мироточат.
А Он с сумой на паперти сидит.