Ноэми Норд - Эротоманка. Все о любви

Там будет целый мир стоять,
а звездочеты врать
о том, что судьбы звездные
им просто рассчитать.

Там будут клясться мальчики,
а девочки – зубрить
и хвостики на пальчики
забывчиво крутить.

Там будут плакать девушки,
а юноши – спешить.
И будут злится дедушки,
а бабушки – тужить.

И пирожки – горелые.
Зато рубанок – остр!
И доски застарелые
свистят: вест-ост, вест-ост!

Там свежих стружек два мешка…
Но лодку ль ждет вода? —
Под эти волны камешком
закинута беда.

Не все на этом кончится.
Гроб слажен, но зато
поесть безумно хочется
и новое пальто.

У счастья такое свойство —
всегда быть внезапным.
Лишь после чуткого «вдруг» —
случается счастье.
Вдруг – и в охапку сирень!
Вдруг – и «Вам телеграмма!»
Вдруг – и проклюнулся день
сквозь шторку, светло и упрямо.
У счастья свойство такое:
жить меньше быстрого мига.
Как мысль, что в руках не букет —
агония веток.
Как скорость прочтенья строки:
«Прощай, не приеду».
Как высверк далекой руки,
как волны по легкому следу.
У счастья свойство такое:
вспомниться вдруг, сверкнуть,
капелькой ясной с мизинца
в волны морские скользнуть.

А дельфинов до сих пор едят,
жаря в жире пойманные туши.
– Мозг дельфиний – лакомство из лучших.
А их разум – сказки для ребят.
…Афалина плыла за баркасом
умоляла: «Малышку отдай!»,
но из трюма двуногих стай
гоготал кто-то сдавленным басом.
…Не забылось, и не прошло…
Человечий детеныш вскоре
унесен был волною в море,
но ему, видит бог, повезло.
Не сумела его не спасти,
на прощанье шепнула: " Расти!»
– Папа, папа! Дельфин меня спас!
Гоготнул тот, знакомый бас.

Черепашка, бегущая к морю,
сквозь голодные выклики чаек,
сквозь лучи и окалину галек —
я твоей храброй скорости вторю!

Я с тобой мимо меткого клюва,
мимо ракавин пустотелых,
по осколкам стеклящек и туфа —
к волнам! К волнам —
пречистым и белым!

Только так! Обгоняя опасность,
и проворнее чайки иной,
добежим, долетим – не напрасно
нет брони у нас тяжкой с собой.

А со временем потяжелеем,
будет опыт – и будет броня.
И за это себя жалея,
поплетусь, тяжело семеня.

Но под толщей надежных доспехов,
где незыблем уют и покой,
вдруг очнусь пожелать успехов
черепашке бегущей,
той.

Знаешь ли ты – по тебе разбегаются волны,
и в желтых песках твоих отпечатки неоновых мук.
Хохочешь, белозубая… Живот содрогается, полный
миллионов глаз, ртов прожорливых, маленьких рук.
Знаешь ли ты – осталась минута —
но ухо твое рапановое зарылось в песок золотой,
не видишь, не чувствуешь ты, как черные щупальца спрута,
рождаются черные корни в утробе твоей травяной.
Появится не человечек – альфа солнечной сути,
сделает шаг дерево – древний вымерший вид,
и тело твое печальное покроется каплями ртути.
Щекотно? Хохочешь, милая? Пока ничего не болит?
Сдуваешь мои слезы… О только не это, не это!
Поберегись, не надо слизывать их языком.
Как мало тебе осталось! Какая чудная планета.
Милая моя, скоро… Но хохочет, хохочет при том.

Вечер в браслетах и бисере,
ты мокрая, ледяная на вкус,
взбиты легкие мысли в миксере
кружения ласточек, веток и бус.
Ты правильная,
непросто выпить
коктейль из кровавых точек, —
ты, наяда, впиваешься, пьешь,
сфероид солнечный,
кипение розовых мочек,
крылатая безобидная ложь.

Тайны простейших невероятно сложные.
Тени кропотливых штрихов природы,
тонкие переливы соловьиного лета,
выкликающего из комочков нежного пуха
имена беспросветной тоски.
Сколько раз повторять:
непознанное – не бог, а мрак.

Черные дыры зрачков
поглощают ауру —
жаркое нежное
восторженное:
– Мое.
В мозговой центрифуге
дробишь легкие мысли,
глупые любопытные
человеческие:
– Мои.
Пытаешься понять:
– Бесполезно.
Не приближайся,
чтобы зрачками зверя
не обглодать мое «Уходи»
до костей.