Андрей Урбанович - Засмотрелся на время… Книга стихов

И ты готов для оправданья к драке,
отчаявшись укрыться от погонь,
но пятятся, клешни расставив, раки,
горящий пепел жжет твою ладонь.

Но горстка пепла в свиток обратится,
заговорят святые письмена:
Никто не остановит колесницы,
не вспомнит неприснившегося сна.

В пустотах вёрст найдёшь свой остров…
Одежды ворс и ножик острый
не оградят от круговерти —
пока не свят, в прицеле смерти.
Твои следы засыплют дустом,
и вспомнишь ты о прошлом… Грустно?

Не грустно? Нет? Так от порога
вдыхай дорожную мороку.
Окрест тебя песок да камень,
взовьётся пыль под башмаками…
Куда идти? – молчит оракул,
и ни намёка… и ни знака…

Всё в общем: много слов туманных
о скорой перемене планов,
о том, как кружит вихрь песчаный
сердца… без злобы… без пощады…
О том, что есть в любом узоре:
смотрящий в небо, небу вторит…

О том, что просветлённый разум
поймёт запутанную фразу,
расслышит голос чистый в хоре…
…не всё в словах, но всё во взоре…
Об остальном молчит оракул,
но, догорая, молвит факел:

«В ночь помни, что читал при свете!..»
Дни снова расставляют сети,
и вновь проносятся пред взглядом
дороги, города, ограды…

Как ручьи превращались в реку,
как река бороздила сушу,
поднимая пространству веко,
обращая безмолвье в уши,

покидали мы городища,
уходили мы от раскопок,
не постигнув: чего мы ищем,
на одеждах стоянок копоть.

Всё в округе дышало – знало,
наблюдая за нами жадно,
как глядят знатоки из зала
мельтешню мотыльков эстрадных.

Расступались пред нами горы,
сотворив коридор спасенья,
так однажды разверзлось море
перед посохом Моисея.

И вещал Археолог – Главный:
«Ныне Древность идёт по следу,
миг за мигом, глотая лавой,
день за днём, опуская в Лету».

Продолжал Археолог скалясь:
«Что скажу сейчас – непомерно,
но за нами идёт наскальный
человечек из мглы пещерной.

Всё что будет – изнанка знаний.
Мы так долго играли в прятки,
для всего у нас есть названья,
наступающие на пятки…

А теперь мы бежим. Но кто мы?
Только миг, а за нами – эра.
Нас проглотит бездонный омут —
человечек со стен пещеры.

Нас учили и обручили
с этим временем в тех столетьях.
Остаётся смириться или
жаждать вечности, нет – бессмертья…»

Говорил он изящно, плавно
и умолк, как вода и ветер,
всё открыв, он устал быть главным,
равным стал он горам и свету.

А восток наливался алым —
небеса открывали ставни.
Я услышал: земля дышала,
и лениво шептались камни.

И когда прозвучало утро,
с сердца снял я тяжёлый обруч,
засветился он перломутром,
а распался живою коброй.

И, поверить глазам не смея,
я глядел – вверх летит витками
ОБРУЧ – ЛУЧ мой небесным змеем,
и промолвил я тихо: «Аминь.

Я вернул то, что взял когда-то:
Древу – яблоко, Небу – змея»,
И возникла тропинка Сада,
и вошёл я в его аллею.

Ловец Луны с фонариком китайским
забрасывает в небо свою сеть
и пляшет по вершинам Гималайским
с желанием услышать и пропеть

когда-то наречённые созвучья —
мелодию заветную одну,
и незаметно Небо его учит,
и лунная форель уже в плену,

от тонкого серпа до Светлой девы
она растёт и обретает вес,
и вот – росток Божественного сева
и мудрость от окраины небес,

и замирает он – Ловец печали,
и шепчет он, едва заслышит зов:
«О, Чары-Чар, свечение Начала
я ощущаю цепью позвонков…»

Отчётливо чёрная тень проступает —
Слепая вербует слепых
и лапает зрячих, и очи копает,
овации просит за «пых».

А люди танцуют, смеются, играют!
Прервите, прошу, этот сон,
где чёрная тень ворожит веерами
кинжалов, закрыв небосклон.

Ах, если б зарыться, исчезнуть – не видеть
того, кто не видит себя —
с готовностью океанических мидий
в желудки идут второпях.